ЗОЛОТОЙ ВЕК АНТОНИОНОВ

ЗОЛОТОЙ ВЕК АНТОНИОНОВ

Федина Н.И.

Российская государственная академия физической культуры

"Абсолютная личность и абсолютно
чувственно-материальный космос
представлены здесь во всем своем
мучительном противоречии, и
притом с необычайно интенсивным
усилием обязательно совместить и то
и другое".

А.Ф.Лосев.

В истории мировой культуры эпоха эллинизма занимает особое место. По мнению А.Ф.Лосева, этот период часто принижается в сравнении с эпохой эллинства. Действительно, если считать строгую классику идеалом, то эллинизм - это падение и разложение. Однако объективный историк культуры не может не чувствовать глубокую зависимость европейской культуры именно от эллинизма, а не от эллинства. "Эллинство - суровая, аскетическая, даже какая - то жестокая, непосильная для европейского субъекта культура. А эллинизм гораздо мягче, доступнее, человечнее. С другой стороны, эллинизм гораздо острее, пестрее, это гораздо более эффективная, завлекательная, пряная и кричащая культура … Тут много грандиозности, движения, внешнего показа… И если кто в Европе понимал когда-нибудь что в эллинстве, то только через призму эллинизма… " (А.Ф.Лосев).

Особый интерес в истории Эллинистически - римского периода вызывает культура II века н.э.

Это были относительно мирные времена Римской империи. На троне сменялись династии Антонионов: Андриан, Антоний Пий, Марк Аврелий. Войн почти не было, если не считать мелких, пограничных. Империя простиралась от Рейна и Евфрата до Сахары и Атлантического океана. Историки впоследствии нередко называли этот период "золотым веком Антонионов". Мир, установленный на несколько десятков лет, стал благотворной предпосылкой для развития культуры, отличительной особенностью которой было всеобщее оживление интереса к греческой старине, призывы возродить древнюю добродетель и связанный с ними пафос учительства и просвещения.

Для философий II века в целом были характерны и пристальны интерес к внутренней жизни человека, и мистицизм, и дидактизм. Дело в том, что в первые века новой эры возникло течение и притом весьма значительное, которое представляло собой небывало глубокую и выразительную смесь античного язычества и средневекового христианства. Происходит выдвижение личностных интуиций в противоположность античным чувственно-материальным интуициям, то есть вопреки чувственно-материальному космологизму.

В эпоху эллинизма особенно широкое распространение получили многочисленные восточные культуры (Великой Матери, Исиды и др.), смысл которых, в конечном счете, заключался в субъектировании, в переводе древней античной религии на язык интимно-личностных ощущений. Происходит объединение греческих и восточных представлений. Это проявляется как в создании новых культов (Греко-египетский бог Серапис), так и в отождествлении греческих и восточных богов: египетскую Исиду отождествляли с Деметрой, а фригийскую Кибелу с Реей, матерью Зевса. Божественное провидение и непосредственное откровение играет значительную роль во всех философских системах того времени (у стоиков, неопифагорейцев, у неоплатоников). Широкой популярностью пользуются различные пророки, чудотворцы, астрологи, маги.

II век н.э. дал мировой культуре "тишайшего философа на троне" Марка Аврелия, и Лукиана, этого "саркастического Прометея красноречия", и Апулея, в равной степени философа и художника.

Философ, софист, маг, писатель, Апулей всегда многопланово и образно говорил о проблемах этой сложной, противоречивой эпохи. Творчество Апулея многообразно: философские и естественнонаучные сочинения, поэтические произведения разных жанров, романы, повести, новеллы. К сожалению, сохранилось лишь шесть его произведений: роман "Метаморфозы", "Апология, или о магии", сборник отрывков из речей "Флориды", "О божестве Сократа", "О Платоне и его учении", "О Вселенной". И каждое произведение является ярким свидетельством приверженности автора к идеям платонизма.

Так, в "Апологии, или о магии" тема магии на самом деле имеет лишь косвенное отношение к содержанию речи, которая, по сути, является энкомией - похвальным словом образу жизни философа. По всей вероятности, в качестве образца для своей "Апологии" Апулей взял платоновскую "Апологию Сократа", ибо и в других своих произведениях он нередко ссылается на авторитет Сократа. Так, во "Флоридах" он с особым почтением неизменно упоминает имя Сократа, жизнь которого для Платона была образцом нравственности. Основой такой нравственности был образ "демона" (об этом пишет Апулей в сочинении "О божестве Сократа"). "Демон" в представлении людей того времени, высшее по отношению к человеку невидимое существо, посредник между человеком и богом, бессменный страж и свидетель всех человеческих поступков: "… приучите свои души к мысли о том, что в действии или в размышлении нет для этих стражей ничего скрытного ни в душе человека, ни вне нее, ибо вмешиваются они в каждую мелочь, все проверяют, все понимают и, подобно совести, в самых потаенных местах обитают".

Лишь один Сократ был для Апулея человеком, который смог безукоризненно прожить жизнь, ни разу не испытав угрызений совести. "Почему бы нам, - продолжает Апулей, - взяв Сократа за образец и держа этот образец в памяти, не обратиться к благостному занятию философией... Ничему я так не удивляюсь, как тому, что все хотят жить хорошо и знают, что... нельзя жить хорошо, не заботясь о своей душе, но о душе своей и не заботятся".

Имя Платона встречается во всех произведениях Апулея, кроме "Метаморфоз". Но именно в "Метаморфозах" Апулей более всего обнаруживает свою приверженность идеям платонизма, хотя и говорит об этом аллегорически.

Для Апулея самым важным в философии Платона было учение о человеческой душе. Об этом он подробно пишет в своем трактате "О Платоне и его учении". Душа - трехчастна. Одна ее часть - божественная, или "разумная". Две другие - смертные: лучшая - "пылкая", "порывистая", и худшая - "грубая", "инстинктивная", нуждающаяся в непрерывном укрощении. Эти взгляды Платона нашли своё иносказательное воплощение на самых разных уровнях структуры романа. Божественной и бессмертной части души соответствует содержание и возвышенный строй одиннадцатой книги: в ней герой начинает сознательную жизнь под покровительством божества. Средней части души соответствует сказка об Амуре и Психее. Здесь Апулей подчеркивает промежуточное положение смертной природы Психеи (Души), находящейся в полной зависимости от божественного начала, символизируемого Амуром, то от "дурного, смертного", воплощенного в образах сестер. Наконец, низшей, чувственной части души соответствует мир образов сюжетной части с ее вставными "милетскими" новеллами - мир порочный, преступный, алчный.

Взгляды Платона - ключ и к пониманию образа главного героя романа. Так, Платон, описывая три части души, пользуется сравнением, ставшим знаменитым: душа - это колесница, ее божественная часть - возничий, смертные части - два коня. Один белоснежный, рассудительный и совестливый. Другой, - черной масти, наглый и похотливый. Используя именно это платоновское сравнение, Апулей аллегорически изображает превращение своего героя Луция.

До самых последних строк читатель и не подозревает, что историю Луция ему рассказывает жрец Исиды. Очевидно, что Луций-жрец рассказывает о своих странствиях в ослиной шкуре не только для того, чтобы читатель повеселился: по замыслу Апулея веселье десяти книг уравновешивается серьезностью содержания заключительной, одиннадцатой книги. Создавая свой роман, Апулей опирался на "методическую максиму", сформулированную еще Платоном: "Обучай, развлекая".

В начале романа Апулей несколько раз подчеркивает, что основным свойством героя является любопытство: Луций желает знать "всё". Любопытство издавна порицалось в философской литературе, считалось пороком. Об этом писали и платоники, Плутарх же этой теме посвятил специальный трактат, в котором определяет любопытство как стремление как можно больше знать о чужих тайнах и скрываемых недостатках, - в самом деле, добродетель же никто не станет скрывать. Любопытный, утверждает Плутарх "открывает свои уши для самых дрянных разговоров, гнусных и грязных россказней, чем наносит своей душе непоправимый вред, становясь зловредным и злоречивым". Но от этой болезни есть верное средство, поучает Платон: любопытство нужно отвлечь, обратить свою душу ко всему достойному и прекрасному. Но к этому нужно долго и терпеливо приучать себя. Даже мудрецу нелегко освободиться от этого свойства, и у многоумного Одиссея (как считает другой платоник, Филон Александрийский) основным пороком было любопытство. Параллель Луция с Одиссеем достаточно отчетливо намечена и самим автором "Метаморфоз". "Не без основания божественный творец поэзии у греков, желая показать нам мужа высшего благоразумия, изобразил человека, приобретшего полноту добродетели в путешествиях по многим странам и в изучении разных народов. Я сам вспоминаю своё существование в ослиной шкуре с большой благодарностью, так как под прикрытием шкуры, испытав превратности судьбы, я сделался если не более благоразумным, то более опытным". При этом Луция и Одиссея объединяет не только общий порок, но и мужество, качество, по мнению Платона, уравновешивающее любопытство. Оба они не раз оказываются на краю гибели из-за своего стремления "знать", но, благодаря способности переносить тяготы, удостаиваются покровительства таких великих богинь, как Афина и Исида.

Если все обращения к читателю собрать и сопоставить, то станет ясно, что Апулей ведет читателя по определенному, заранее намеченному пути. Предлагая фривольные и шокирующие истории, Апулей снабжает их однотипным комментарием: "ужасное преступление", "смертоубийственное злодеяние" и т.п. Не боясь монотонности, автор выстраивает в конце романа целый ряд кровавых историй об убийствах и прелюбодеяниях. Он явно стремится вызвать у читателя чувство ужаса и отвращения. Читатель романа должен пройти с героем весь путь мытарств и потрясений, чтобы у него, как и у Луция, возникла потребность душевного очищения и нравственной метаморфозы.

Мотив странствий роднит "Метаморфозы" с другими романами древности и перекликается с лейтмотивом "Одиссеи". Поэма Гомера служила образцом для романистов: в ней рассказывалось об удивительных обстоятельствах, в которых часто не по своей воле оказывался герой. Для платоников образ пути-странствия был метафорой самой жизни, по дорогам которой в поисках разгадки тайны своего существования человек обречен бродить от рождения до смерти.

Тяжел, полон мытарств и мучений путь Луция, немало страданий выпало и на долю Психеи в её странствиях. Но оба героя находят спасение благодаря божественному вмешательству. В образе Психеи Апулей воплотил свое представление о смысле человеческой природы. Любопытство присуще всякой человеческой душе, не только Луцию, Психее или Одиссею, но и самому автору романа (в десятой книге Апулей отождествляет себя с героем) и, конечно же - читателю. В понимании Апулея любопытная человеческая душа, совершающая свое земное странствие, нуждается в божественном проводнике. Без него она не в состоянии противоборствовать натиску всюду подстрекающих её злых сил.

Вместе с тем образ Психеи символизирует не только душу в целом, но, прежде всего - лучшую часть смертной души. Психея прекрасна, благородна, рассудительна, совестлива. В то же время ей свойственны несамостоятельность, уступчивость, податливость. Для того чтобы лучшая часть смертной души жила в согласии с божественным началом, ей необходимы два качества: мужество и благоразумие. В сказке Психея должна пройти через испытания Венеры, чтобы обрести эти удивительные качества.

На абстрактном и аллегорическом уровне история Психеи в общих чертах повторяет историю Луция. Не аллегоризм сказки - явление своеобразное. Обычно аллегория предполагает изображение одной отвлеченной идеи. Образы сказки заключают в себе ряд идей. Фольклорные по своему происхождению, они переосмыслены Апулеем в философском ключе: в том, как автор изображает историю Психеи, можно легко заметить реминисценции из платоновских мифов и обнаружить явные параллели со священным сказанием об Осирисе и Исиде. А испытания героини напоминают мистериальные церемонии.

Даже мелкие подробности в сказке не случайны. Историю Психеи рассказывает выжившая из ума старуха, сидя в разбойничьей пещере. Несмотря на то, что вся обстановка нарочито грубая и убогая, нельзя не заметить известной аналогии с двумя платоновскими образами: старуха явно соотносится с пророчицей Диотимой из диалога "Пир", а пещера разбойников - с пещерой из "Государства". Образ пещеры у Апулея представляет собой иронически трансформированный платоновский символ человеческой жизни.


 Home На главную  Forum Обсудить в форуме  Home Translate into english up

При любом использовании данного материала ссылка на первоисточник обязательна!

Федина, Н.И. Золотой век антонионов // Материалы совмест. науч.-практ. конф. РГАФК, МГАФК и ВНИИФК. - М., 2001. - С. 201-207.