Опубликовано в журнале:
«Вопросы литературы» 2002, №3

Данте и Тёркин «на том свете»

(О судьбах русского бурлеска в ХХ веке)

В русской литературе с высокой дантовской традицией издавна уживалась ее бурлескная перелицовка. Самый яркий и значительный пример — Гоголь. Что трехчастный замысел «Мертвых душ» соотнесен с тремя кантиками «Комедии» («Ад» — «Чистилище» — «Рай»), вслед за П. А. Вяземским повторяли многие, но никто, кажется, не заметил, что «поэма» Гоголя — ироикомическая: «<...> один из священнодействую-щих <...> прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, и провел их в комнату присутствия, где стояли одни только широкие кресла, и в них перед столом за зерцалом и двумя толстыми книгами сидел один, как солнце, председатель. В этом месте новый Виргилий почувствовал такое благоговение, что никак не осмелился занести туда ногу и поворотил назад <...>»(гл. VII) — будто вожатый Данта, исчезнувший в преддверии рая (Purg. XXX, 49—51)1. Безымянный чиновник и Чичиков в роли Вергилия и Данта ничем не лучше, скажем, ямщика Елисея и начальницы женского исправительного дома, которые в поэме В. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771) уподобляются Энею и Дидоне2.

В истории русских перелицовок «Комедии» «поэма» Гоголя — явление самое крупное, но далеко не единственное. Так, предшественником Гоголя был Пушкин, который в 3-й главе «Онегина» (XXII, 9—10) и в одном из примечаний к роману пародировал надпись на вратах ада3. Наверное, фривольная пушкинская шутка привела бы в негодование Сальери: <...> Мне не смешно, когда фигляр презренный/Пародией бесчестит Алигьери («Моцарт и Сальери», сцена I; 1830). Однако Пушкин — сродни Моцарту — готов был смеяться и «фиглярствовать»: в 1832 году он написал «полупародическое “подражание Данту” <...> где — вся соль пародии в соединении слов и фраз “неравно высоких”»4. Это прием, характерный для раннего русского бурлеска (церковнославянизмы в нем соседствуют с самым грубым просторечием): И с горя пернул он — Я взоры потупил <...> Я, нос себе зажав, отворотил лицо./Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале <...> («И дале мы пошли — и страх обнял меня...», 1832)5. В беловом автографе первый из процитированных стихов Пушкин оставил неза-черк-нутым; это позволило М. А. Цявловскому заключить, что обсценный вариант строки «представляет собою окончательную редакцию, а редакция “Тут звучно лопнул он — я взоры потупил”<,> приписанная на полях, является вынужденной цензурными соображениями»6. Скорее всего, оборот, нарушающий благопристойность, был навеян Пушкину тем эпизодом «Ада», где Данте описывает кривляния бесов: <...> Ed elli avea del cul fatto trombetta = <...> И он сделал из задницы трубу (Inf. XXI, 139). Трудно поэтому не согласиться с характеристикой пушкинских терцин, которую почти 150 лет назад дал Н. Н. Страхов: «Грубо-чувственные образы и краски Данта схвачены вполнб и пересмбяны, также какъ пересмбяна и наивная торжественность рбчи»7.

Из писателей ХХ века, преломлявших традицию Данте в гоголевском ключе, прежде всего должен быть назван
А. Твардовский. Еще в 1966 году об «элементах бурлеска» в его поэме «Теркин на том свете» (1954—1963) бросил вскользь замечание А. П. Квятковский8. Вроде бы тема «Твардовский и Данте» лежит, что называется, на поверхности, но даже в недавней монографии, посвященной создателю Теркина, нет ни слова о дантовских мотивах у Твардовского и об их пародийном переосмыслении9. Между тем к сопоставлению своей поэмы с «La Divina Commedia» читателей подталкивал сам Твардовский. Он вложил в уста воображаемого редактора такие слова, обращенные к автору полукрамольного (по советским меркам) «Теркина на том свете»:

 

Задурил, кичась талантом, —

Да всему же есть предел, —

Новым, видите ли, Дантом

Объявиться захотел10.

 

Примечательно, что, отвечая на идеологическую критику, Твардовский мотивировал инфернальную топику своей поэмы совершенно по-гоголевски: «<...> в этой поэме-сказке речь идет, конечно же, не о павших, а о живых с мертвой ду-
шой <...>»11. Псевдодиалектическое скрещение живого и мертвого лейтмотивом проходит через поэму. Ограничусь единственным примером:

Дальше — в жесткой обороне

Очертил запретный круг

Кандидат потусторонних

Или доктор прахнаук.

 

В предуказанном порядке

Книжки в дело введены,

В них закладками цитатки

Для него застолблены.

 

Вперемежку их из книжек

На живую нитку нижет,

И с нее свисают вниз

Мертвых тысячи страниц...

Покойник, имеющий ученую степень, действует, точно философ Хома Брут (персонаж «Вия»); он использует «цитатки» из классиков марксизма-ленинизма как молитвы и заклинания — для оберега: «В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов».

Скрещение живого и мертвого достигает апофеоза в образе Верховного Главнокомандующего, который на том свете управляет Особым отделом, своей «вечной мерзлотой» сильно смахивающим на ледяную яму посредине Ада, в которую вмерз Люцифер:

 

— Да, но сам-то он живой?

— И живой.

Отчасти.

 

Для живых родной отец,

И закон, и знамя,

Он и с нами, как мертвец, —

С ними он

И с нами.

 

Устроитель всех судеб,

Тою же порою

Он в Кремле при жизни склеп

Сам себе устроил.

 

Невдомек еще тебе,

Что живыми правит,

Но давно уж сам себе

Памятники ставит...

Образ мертвой души, низвергаемой в ад при жизни тела, Твардовский позаимствовал у великого флорентийца. В последнем круге Ада, в Толомее, где страждут коварные предатели, нарушившие закон гостеприимства, Данте видит тени нескольких грешников, чья земная плоть тем временем «ест, пьет, спит и носит платья»:

 

<...> Я встретил одного из вас, который

Душой в Коците погружен давно,

А телом здесь обманывает взоры.

 

(«Ад», XXXIII, 155—157)12

 

Оксюморонный замысел «Теркина на том свете» — живой в царстве мертвых — требовал адекватных изобразительных средств: соединения «высокого» с «низким» и игры на стилистических противоречиях13. В наибольшей мере задаче поэта отвечал бурлеск, позволявший представить «коммунистиче-ский рай» в образах Дантова ада (ср. «В круге первом» Сол-женицына и аналогичную метафорику у других летописцев ГУЛАГа). Твардовский перенимает, зачастую пародийно снижая, многие детали «Божественной Комедии», ее сюжетные мотивы, элементы композиции и системы персонажей. Не по-следнюю функцию в механизме «снижения» выполняют стиль и стих. С одной стороны, по сравнению с большинством переводчиков Данте, которые стилистически «выравнивали» итальянский оригинал14, Твардовский гораздо чаще использует лексику, фразеологию, синтаксические конструкции, относящиеся к «нижним» регистрам языка (к просторечию, разговорной и канцелярской речи), а в качестве одной из микротем в поэме фигурирует матерная брань:

 

— Без печати нам с тобой

Знато-перезнато,

Что в бою — на то он бой —

Лишних слов не надо;

Что вступают там в права

И бывают кстати

Больше прочих те слова,

Что не для печати...

 

С другой стороны, вместо 11-сложных дантовских терцин, которые по-русски обычно передаются 5-стопным ямбом, Твардовский прибегает к «бойким» 4-стопным и 3-стопным хореям вольной рифмовки. В среднем стих укорачивается почти в полтора раза и, как это свойственно более короткому стиху, легче принимает комическую семантику15.

Чтобы почувствовать, как меняется «тема» в зависимости от стилистической и версификационной аранжировки, достаточно сравнить начало «Божественной Комедии» с началом «Теркина на том свете»:

 

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу <...>

 

Поэма Твардовского тоже начинается с указания на возраст героя, который в расцвете лет и, как потом выясняется, заживо очутился на том свете:

 

Тридцати неполных лет —

Любо ли не любо —

Прибыл Теркин

На тот свет,

А на этом

Убыл.

 

А вот так Твардовский пародирует напутствие, начертанное над входом в преисподнюю: Lasciate ogne speranza, voi ch’intrate = Оставьте всякую надежду, входящие (Inf. III, 9). Ср.:

 

Стрелка «Вход».

А «Выход»?

Нет.

Ясно и понятно:

Значит, пламенный привет, —

Путь закрыт обратный.

 

На том свете Теркину повстречался погибший фронтовой друг; он берет на себя роль Вергилия, знакомя «новичка» с топографией загробного мира. Так же как герои Данте, оба почти все время на ногах. Теркин никак не может обрести не только обещанного «вечного покоя» — ему нет и приста-
нища для короткого отдыха: Сбился с ног, в костях ломота,/Где-нибудь пристать охота; Дай хоть где-нибудь прися-
дем —/Ноги в валенках поют...
Этот же мотив находим в «Божественной Комедии»: Пока дойдешь, не раз, да и не два/Почувствуешь, что и присесть охота. («Чистилище», IV, 98—99). Наконец, Вергилий объявляет ученику: <...> Пора наметить место для привала («Чистилище», VII, 45). Теркин с другом тоже находят такое место — на задворках, где «порожней тарой» «были свалены на слом» гробы: Размещайся хоть на дневку,/А не то что на привал.

Из рассказов товарища Теркин узнает, что существует не один загробный мир, а два:

 

— Ты-то мог не знать — заглазно.

Есть тот свет,

Где мы с тобой,

И, конечно, буржуазный

Тоже есть, само собой.

 

Вожатый объясняет Теркину, чем «наш тот свет» отличается от буржуазного: <...> Тут ни ада нет, ни рая,/Тут — наука,/Там — дурман... Но Твардовский недвусмысленно дает понять, что угодил Теркин прямиком в адское пекло: От неведомой жары/В горле зачерствело; Все же, знаешь, сильно топят, — /Вставил Теркин, — мочи нет. Бывший однополчанин заверяет: Здесь ни холодно, ни жарко — /Ни полена дров, учти. Однако Теркина попеременно бросает то в жар, то в холод:

 

Теркин шапкой вытер лоб —

Сильно топят все же, —

Но от слов таких озноб

Пробежал по коже.

 

По ходу дела оказывается, что советский загробный мир организован подобно Дантову Аду с его «кругами» и «поясами»: <...> Распланирован по зонам,/По отделам разнесен. И страдания, что испытывают здесь тени мертвых, во многом те же самые. Данте описывает, как чревоугодники, попавшие в мир иной, мучаются от голода и жажды, разжигаемых ароматами плодов и шумом ниспадающих вод:

 

Охоту есть и пить внушают зеву

Пахучие плоды и водопад <...>

(«Чистилище», XXIII, 67—68)

 

В Аду фальшивомонетчик Адамо жалуется Вергилию и его спутнику: Я утолял все прихоти свои,/А здесь я жажду хоть бы каплю влаги (XXX, 62—63). Теркин на том свете тоже не может допроситься глотка воды:

 

— А нельзя ль простой, природной

Где-нибудь глотнуть воды?

 

— Забываешь, Теркин, где ты,

Попадаешь в ложный след:

Потому воды и нету,

Что, понятно, спросу нет.

 

Погибшего бойца дразнят то «безводным душем», то «пайком по особой норме»: <...> Обозначено в меню,/А в натуре нету. Но, в отличие от персонажей «La Divina Commedia», в советской преисподней танталовы муки терпит не обжора и пьяница, а солдат, чьим уделом на земле была жизнь, полная лишений: Твардовский не забывает напомнить о том, как недоедал и недосыпал на войне Теркин. Герой ропщет на свою участь, и в этом он отчасти сродни дантовским грешникам: их горькими жалобами наполнены многие страницы «Комедии». Однако пожаловаться Теркину не дают: <...> На том свете жалоб нет,/Все у нас довольны. Это не что иное, как превращение ада в рай, так сказать, в приказном порядке. Как объясняет Пиккарда Донати возлюбленному Беатриче, обитатели Рая всегда довольны тем, что имеют, и не стремятся к лучшему:

 

Когда б мы славы восхотели вящей,

Пришлось бы нашу волю разлучить

С верховной волей, нас внизу держащей <...>

 

(«Рай», III, 73—75)

 

«Теркин на том свете» — это пародия не только на «Inferno» и «Paradiso», но и на «Purgatorio». Катон Утиче-ский, поставленный стражем на пороге Чистилища, говорит Вергилию о Данте:

 

Ступай и тростьем опояшь его

И сам ему омой лицо, стирая

Всю грязь, чтоб не осталось ничего.

Нельзя, глазами мглистыми взирая,

Идти навстречу первому из слуг,

Принадлежащих к светлым сонмам Рая.

 

(«Чистилище», I, 94—99)

 

Точно так же Теркин, попав на тот свет, не может «пристать к месту», не пройдя «общей обработки»:

 

— Баня?

С радостью туда,

Баня — это значит

Перво-наперво — вода.

— Нет воды горячей.

 

— Ясно! Тот и этот свет

В данном пункте сходны.

И холодной тоже нет?

— Нету, Душ безводный16.

 

Загробный мир, который живописует Данте, мало походит на земной, а если соотносится с ним, то, как правило, «от противного»: по ту сторону границы между жизнью и смертью обиженный мстит обидчику — граф Уголино вгрызается в череп архиепископа Руджери, обрекшего на голодную смерть самого графа и его детей (Inf. XXXII, 124 — XXXIII, 87). Напротив, Твардовский — и в этом одно из проявлений бурлескной природы «Теркина на том свете» — всячески педа-лирует сходство между «посю-» и «потусторонним»: Нет, брат, — все тому подобно,/Как и в жизни — тут и там;
У живых там, скажешь, — рай?/ — Далеко до рая17. Однако параллелизм между бытием прижизненным и посмертным тоже мог быть подсказан Твардовскому «Божественной Комедией». В XIV песни «Ада» царь Капаней, обуянный гордыней, с невозмутимым презрением переносит выпавшие ему страдания: Каким я жил, таким и в смерти буду! <...> (стих 51). Ср. в поэме Твардовского (о редакторе, который корпит над чужими статьями, выискивая в них крамолу):

 

Знать, в живых сидел в газете,

Дорожил большим постом.

Как привык на этом свете,

Так и мучится на том.

 

Еще один важный мотив, унаследованный Твардовским: Ад не хочет принимать живых. Лодочник Харон обращается к Данте: <...> А ты уйди, тебе нельзя тут быть,/Живой душе, средь мертвых! («Ад», III, 88—89). Эту ситуацию Твардовский переводит на язык спецслужб:

 

По тревоге розыск свой

Подняла Проверка:

Есть опасность, что живой

Просочился сверху.

 

Варьируя тему, автор «Теркина на том свете» делает два примечательных отступления от итальянского образца. Во-первых, у Данте демоны Ада не хотят живого в преисподнюю пускать, а у Твардовского кромешные Органы безопасности не хотят живого выпускать:

 

Чтобы дело упредить,

Срочное заданье:

Ну... изъять и поместить

В зале ожиданья.

 

Запереть двойным замком,

Подержать негласно,

Полноценным мертвяком

Чтобы вышел.

— Ясно.

 

Во-вторых, Вергилий покровительствует Данте, защищает его от адских сил, тогда как вожатый Теркина оказывается их приспешником. Он отнюдь не гнушается выступать в роли доносчика, «стукача»:

 

— И по-дружески, любя,

Теркин, будь уверен —

Я дурного для тебя

Делать не намерен.

 

Но о том, что хочешь жить,

Дружба, знаешь, дружбой,

Я обязан доложить...

— Ясно...

— ...куда нужно.

 

Список пародийных перекличек между Данте и Твардов-ским можно было бы продолжить. Но бурлескный характер поэме придают не только они. Твардовский, в частности, пародирует знаменитые слова Пушкина о «Божественной Комедии». Вышеупомянутый редактор «Гробгазеты» «призывает к порядку» зарвавшегося автора, который возомнил себя «новым Дантом»:

 

Чтобы попусту бумагу

На авось не тратил впредь:

Не писал бы этак с маху —

Дал бы планчик просмотреть.

 

Как тут не вспомнить пушкинскую характеристику: «<...> единый план Ада есть уже плод высокого гения»?!18

Многое во «втором “Теркине”», как нередко называл свою поэму Твардовский, восходит к пушкинским драматическим наброскам 1825 года, в которых соединились (опять же пародийно) образы «гетевского “Фауста” и “Ада” Данте»19. Герой «Набросков... о Фаусте», повторяя путь, проложенный Данте, живьем спускается в ад; в провожатые ему вместо Вергилия Пушкин дает Мефистофеля:

 

— Вот доктор Фауст, наш приятель —

— Живой! — Он жив, да наш давно —

Сегодня ль, завтра ль — всё равно.

 

Первые впечатления Фауста от владений сатаны перекликаются с первыми впечатлениями Теркина:

 

— Так вот земных детей изгнанье?

Какой порядок и молчанье!

Какой огромный сводов ряд <...>

 

Теркин тоже обращает внимание на «своды» загробного мира:

 

Поглядит — светло, тепло,

Ходы-переходы —

Вроде станции метро,

Чуть пониже своды.

 

Что же касается мотивов замогильного «порядка» и гробового «молчания», то они в поэме Твардовского возникают не-однократно: А порядок, чистота — /Не приткнуть окурок; Только нет людского шума — /Всюду вечный выходной; Упорядочен отменно — /Из конца пройди в конец; <...> Вот уж где — ни звука...

Пушкинский Фауст наблюдает, как черти в аду играют в карты со Смертью. У Твардовского вместо карт — домино; мертвецы «забивают козла»:

 

Ах, друзья мои и братья,

Кто в живых до сей поры,

Дорогих часов не тратьте

Для загробной той игры.

 

Ради жизни скоротечной

Отложите тот «забой»:

Для него нам отпуск вечный

Обеспечен сам собой...

 

Бурлескный эффект достигается неожиданным соединением просторечия («забой») с фразеологией пушкинской романтической элегии: <...> Ушла пора веселости беспечной,/Ушла навек, и жизни скоротечной/Луч утренний бледнеет надо мной [«Элегия» («Опять я ваш, о юные друзья!..»), 1817]; <...> И горе жизни скоротечной,/И сны любви воспоминал <...> [«Друзьям» («Вчера был день разлуки шумной...»), 1822]20. Но не только словесные обороты — самый ход мысли (игра в аду для препровождения вечности) был навеян Твардовскому пушкинскими стихами:

 

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить!

 

Отголосок этих строк из драматических «Набросков... о Фаусте» звучит еще в одной сцене поэмы Твардовского, где бывалый мертвец преподает «свеженькому» Теркину азы политэкономии загробного социализма:

 

Денег нету ни копейки,

Капиталу только счет.

 

Среди отрывков из задуманной Пушкиным драмы есть написанные 4-стопным и 3-стопным хореем. Этот стих, «пародийный», как считал Д. Д. Благой, «по отношению к мерным, торжественным, кованным терцинам Данте»21, возможно, сыграл для «Теркина на том свете» роль дополнительного метрико-семантического прецедента. В данном отношении наиболее симптоматичен следующий из пушкинских набросков:

 

— Кто идет? — Солдат.

— Это что? — Парад.

— Вот обер-капрал,

Унтер-генерал.

 

Ср. в «Теркине на том свете»:

 

И готов — хоть на парад —

Ты во всей натуре...

Приступай давай, солдат,

К общей процедуре.

 

С пушкинским текстом Твардовского сближают не только метр, рифма, лексика, но и общие приемы травестии: так, среди персонажей поэмы фигурирует некий генерал-покойник — рendant унтер-генералу у Пушкина22.

Помимо пародирования классиков, в «Теркине на том свете» можно усмотреть свойственные русскому бурлеску элементы автопародии. Конечно, в поэме есть прямые, рассчитанные на узнавание цитаты из «Василия Теркина» (1942—1945); кроме того, выработанные ранее формулы и клише используются в качестве нейтральных «строевых» элементов, поддерживающих ощущение преемственности между обоими «Теркиными». И все же некоторые парафразы воспринимаются как пародийные или полупародийные: Ничего. С земли не сгонят,/Дальше фронта не пошлют («Василий Теркин», гл. «Генерал»); ср. в «Теркине на том свете»: Так. Боишься, что пошлют/Дальше преисподней? В «Василии Теркине» Твардовский пытается передать стремительность наступления совет-ских войск: Шутки, что ли, сутки — город,/Двое су-
ток — областной
(гл. «Про солдата-сироту»). В «Теркине на том свете» эта же внутренняя рифма работает, наоборот, на идею бюрократической медлительности: Шутки!/Сутки на том свете — /Даже к месту не пристал.

Материал для автопародии Твардовский черпал не только в «Теркине» — в его бурлескном продолжении «снижаются» словесные мотивы и образы, известные по другим произведениям поэта: Впереди уходят вдаль,/В вечность коридо-
ры — /Того света магистраль, — /Кверху семафоры
. Ср. в поэме «За далью — даль» (1950—1960): Урал, чьей выра-
ботки сталью/Звенит под нами магистраль./А за Ура-
лом — /Зауралье,/ А там своя, иная даль
(гл. «За далью — даль»). Ср. также близкую к «инфернальной», но лишенную какого бы то ни было комизма разработку темы Сталина (прижизненное омертвение, разделение души и тела, противоестественное соединение вечного и бренного):

 

Уже и в келье той кремлевской,

И в новом блеске древних зал

Он сам от плоти стариковской

Себя отдельно созерцал.

 

Уже в веках свое величье,

Что весь наш хор сулил ему,

Меж прочих дел, хотелось лично

При жизни видеть самому.

 

(гл. «Так это было»)23

 

Высмеивая во «втором “Теркине”» советские идеологические штампы, Твардовский передразнивает фразеологию официальной пропаганды. Выражение забота о человеке попадает, например, в такой контекст:

 

К нам приписанный навеки,

Ты не знал наверняка,

Как о мертвом человеке

Здесь забота велика.

 

Сходным образом разлагаются, обнажая свою сущность, даже «невинные» клише, такие, как Отдел писем (обращаю внимание на то, как Твардовский использует стихотворный перенос, отрывая с его помощью от главного слова почти «сросшееся» с ним зависимое, которое, в свою очередь, остраннено несогласованным определением):

 

Авторучкой повертел.

— Да и места нету.

Впрочем, разве что в Отдел

Писем без ответа...

 

Наконец, в поэме Твардовского часто пародируются общеязыковые речения: Прах от праха того света <...> (ср. плоть от плоти); <...> Того света комендант — /Генерал-покойник (ср. генерал-полковник) и т. п. Между прочим, этот комендант выполняет в поэме функцию дантов-ского Миноса — встречает новоприбывших, допрашивает их и определяет, куда поместить:

 

Всех прими да всех устрой —

По заслугам место.

 

Ср. в «Божественной Комедии» о Миносе:

 

Едва душа, отпавшая от бога,

Пред ним предстанет с повестью своей,

Он, согрешенья различая строго,

Обитель Ада назначает ей,

Хвост обвивая столько раз вкруг тела,

На сколько ей спуститься ступеней.

 

(«Ад», V, 7—12)

 

Эти и многие другие «перевороты» (так сказали бы в XVIII в.) определяют стилистическое единство «Теркина на том свете». Конечно, в поэме Твардовского, как подчеркивал он сам, «не один “смех” <...> и не одна сатира, — там есть и лирика, и даже патетические мотивы»24. Все это, однако, только сильнее сближает пародию Твардовского с шедеврами русского бурлеска XVIII—XIX вв. Становясь в один ряд с одами Державина, с пушкинским «романом в стихах» и гоголевской «поэмой» в прозе, «Теркин на том свете» очередной раз напоминает о том, насколько недооценено значение ироикомики в истории русской классической литературы25.

* Исследование выполнено при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект 01-04-00080а).

1 См.: А. А. И л ю ш и н, Реминисценции из «Божественной Комедии» в русской литературе XIX века. — «Дантовские чтения 1968», М., 1968, с. 153.

2 Несколько подробнее см.: М. И. Ш а п и р, Барков и Державин (Из истории русского бурлеска). — В кн.: А. С. П у ш к и н,
Тень Баркова: Тексты. Комментарии. Экскурсы, М., 2002, с. 440
и др.

3 См.: И. А. П и л ь щ и к о в, Пушкин и Петрарка (из комментариев к «Евгению Онегину»). — «Philologica», 1999/2000, т. 6, № 14/16, с. 21—22, 28—29 примеч. 27—29 (с обширной библиографией).

4 Ю. Т ы н я н о в, Архаисты и Пушкин. — В кн.: «Пушкин в мировой литературе: Сборник статей», Л., 1926, с. 260.

5 П у ш к и н, Полн. собр. соч., т. 3, [М.; Л.], 1949, [кн.] 2, с. 881; 1948, [кн.] 1, с. 282.

6 М. А. Ц я в л о в с к и й, Комментарии. — В кн.: А. С. П у ш- к и н, Тень Баркова..., с. 229.

7 Н. Н. С т р а х о в, Заметки о Пушкине. — В кн.: «Складчина: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской Губернии», СПб., 1874, с. 576; ср.: [Н. Н. С т р а х о в], Бедность нашей литературы (Продолжение). — «Отечественные записки», 1867, т. CLXXV, № 12, кн. 1, с. 185—186; К. Ш и м к е в и ч, Пушкин и Некрасов. — В кн.: «Пушкин в мировой литературе: Сборник статей», Л., 1926, с. 333—337; М. Р о з а н о в, Пушкин и Данте. — «Пушкин и его современники», Л., 1928, вып. XXXVII, с. 36—40; И. Н. Г о л е н и щ е в - К у т у з о в, Данте и мировая культура, М., 1971, с. 458; Д. Д. Б л а г о й, Il gran’ padre (Пушкин и Данте). — «Дантовские чтения 1973», М., 1973, с. 62; а также: А. А. А с о я н, Данте и русская литература, Свердловск, 1989, с. 59.

8 См.: А. П. К в я т к о в с к и й, Поэтический словарь, М., 1966, с. 67.

9 Ср.: А. Л. Г р и ш у н и н, Творчество Твардовского: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам, М., 1988, с. 59—61 и др.

10 Все стихотворные произведения Твардовского цитируются по изданию: А. Т. Т в а р д о в с к и й, Собр. соч. в 6-ти томах. М., 1976—1983.

11 Т а м ж е, т. 6, с. 213 (из письма И. В. Павлову от 5.XI 1963).

12 Здесь и далее «Божественная Комедия» цитируется, как правило, в стихотворном переводе М. Л. Лозинского (1939—1945). За свою работу переводчик удостоился Сталинской премии I степени (1946).

13 В поэме есть и оксюмороны в узком смысле слова: И в своем строю лежачем/Им предстал сплошной грядой/Тот Отдел, что обозначен/Был армейскою звездой (с. 350).

14 Ср.: «В сущности Данте не остановился в своей поэме перед смешением всех стилей» (И. Н. Г о л е н и щ е в - К у т у з о в, «Божественная Комедия». — В кн.: Д а н т е А л и г ь е р и, Божественная Комедия. Пер. М. Лозинского. Изд. подгот. И. Н. Голенищев-Кутузов, М., 1968, с. 468; И. Н. Г о л е н и щ е в - К у т у-
з о в, Данте и мировая культура, с. 250, 295). О проблеме стилистической адекватности переводов см.: М. А к и м о в а, «Сумрачные знаки» или «чернь письмен»? (О новом переводе «Божественной Комедии»). — «Книжное обозрение», 1999, 13 апреля, № 15, с. 16;
И. П и л ь щ и к о в, «Отдайте почесть лучшему поэту...». — «Русская мысль», 1999, 8—14 апреля, № 4264, с. 15.

15 Твардовский эксплуатирует одну из семантических окрасок эпического 4-стопного хорея — его связь с жанром стихотворной сказки: Проходите без опаски/За порог открытой сказки <...> (с. 344); И за той минутой шаткой/Нам из сказки в быль пора (с. 375); И такой сюжет для сказки/Я избрал не потому <...>; <...> Слажу с этой, так со всякой/Сказкой слажу я иной (с. 378). Главным в ряду жанровых об-
разцов для Твардовского был, разумеется, «Конек-Горбунок» (см.:
А. Л. Г р и ш у н и н, «Василий Теркин» А. Твардовского. — В кн.: А. Т в а р д о в с к и й, Василий Теркин: Книга про бойца. Изд. подгот. А. Л. Гришунин, М., 1986, с. 463—465).

16 Эта картина приводит на память «Историю моего заключения» (1956), в которой Н. А. Заболоцкий поведал о банях, устроенных зэкам на пересылке: «Обе эти бани были сущим испытанием для нас. Каждая из них была похожа на преисподнюю, наполненную дико гогочущей толпой бесов и бесенят. О мытье нечего было и думать» (Н. З а б о- л о ц к и й, История моего заключения. — «Даугава», 1988, № 3,
с. 115).

17 Грань между «тем» и «этим» светом Твардовский стирает, в том числе, с помощью фразеологического каламбура. Слово мир в сочетании с эпитетом лучший может иметь два противоположных значения: идиома перейти в лучший мир означает попросту -умереть’, но когда говорят о лучшем из миров, то имеют в виду земное существование. Твардовский строит фразу так, что сквозь ее прямой смысл пробиваются сразу два идиоматических значения: <...> Наш тот свет в за-гробном мире — /Лучший и передовой.

18 П у ш к и н, Полн. собр. соч., т. 11, с. 42.

19 Д. Д. Б л а г о й, Указ. соч., с. 18, ср. с. 20—21.

20 Ср. также: Се вид жизни скоротечной! (Г. Державин, «Потопление», 1796); <...> Часы сей жизни скоротечной (В. Жуковский, «Вечер», 1806).

21 Д. Д. Б л а г о й, Указ. соч., с. 21.

22 Ср.: «В поэме “Теркин на том свете” А. Твардовский остается верен пушкинскому восприятию “Ада”. Тема схождения живого в загробный мир разрабатывается в “Теркине” в пародийно-сатириче-ском плане, с гротескно-гиперболическими образами и реалистиче-скими прозаизмами» (И. Н. Г о л е н и щ е в - К у т у з о в, Данте и мировая культура, с. 509).

23 Впрочем, предпоследняя, «сталинская» глава поэмы «За
далью — даль» сама не лишена пародийности: <...> Что простирались эти руки/До всех на свете главных дел — /Всех производств,/Любой науки,/Морских глубин и звездных тел <...> Здесь отчетливо слышны перепевы похвальных од Ломоносова: Тогда божественны науки/Чрез горы, реки и моря/В Россию простирали руки,/К сему Монарху говоря <...> («Ода... 1747 года»).

24 А. Т. Т в а р д о в с к и й, Собр. соч. в 6 томах, т. 6, с. 239 (из письма М. А. Климовской от 4.VI 1966).

25 См.: М. И. Ш а п и р, «...Хоть поздно, а вступленье есть» («Евгений Онегин» и поэтика бурлеска), — «Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка», 1999, т. 58, № 3, с. 31—35; М. И. Ш а п и р, Universum versus: Язык — стих — смысл в рус-
ской поэзии XVIII—XX веков, кн. 1, М., 2000, с. 192—223, 241—251;
М. И. Ш а п и р, Барков и Державин (Из истории русского бурлеска), с. 397.



© 1996 - 2017 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: zhz@russ.ru
По всем вопросам обращаться к Сергею Костырко | О проекте