«Мне трудно представить себе режим, либеральный ли или тоталитарный, в чопорной моей отчизне, при котором цензура пропустила бы “Лолиту” <...> Как писатель, я слишком привык к тому, что вот уже скоро полвека чернеет слепое пятно на востоке моего сознания — какие уж тут советские издания “Лолиты”», — писал Владимир Набоков в 1965 году в «Постскриптуме к русскому изданию»1 . Четверть века спустя по итогам ежегодного всесоюзного читательского конкурса его «особая любимица», его «лучшая английская книга», которую он переписал заново на родном языке из «прихоти библиофила», вошла в сотню лучших книг, выпущенных в СССР в 1989 году2 .
Тема восприятия «Лолиты» в Советском Союзе до сих пор не поднималась исследователями. Некоторые сведения по этому вопросу можно найти в двух давних статьях о том, какие произведения Набокова и сведения о нем просачивались на его родину3 . Николай Мельников, составитель весьма ценного сборника статей о Набокове, указал на первое упоминание «Лолиты»4 , но ошибся, заявив, что «советская печать угрюмо отмалчивалась» и после этого «курьезного фельетона» о романе ничего не писали. Действительно, статей, посвященных исключительно этому роману, после «Чар Лолиты» не было вплоть до его публикации в СССР5 . Однако отклики на него в работах по американской литературе, и о творчестве Набокова в частности6 , появлялись. Они дают представление о том, как менялось восприятие «Лолиты» на протяжении тридцати лет с момента первой рецензии на нее до публикации.
Самым ценным источником для нашего исследования, без которого оно потребовало бы несравненно больше времени, послужила библиография Н. Артеменко-Толстой и Е. Шиховцева7 . На сегодняшний день это наиболее полный перечень откликов на творчество Набокова, которые появлялись в советской периодике и книгах. К сожалению, эта библиография малодоступна (насколько нам известно, в российских библиотеках ее нет), и даже составитель самого объемного указателя Г. Мартынов пребывает в уверенности, что она «давно устарела». Однако в его работе раздел, посвященный публикациям о Набокове в СССР, значительно короче библиографии, составленной Артеменко-Толстой и Шиховцевым, а приписываемое им себе «открытие»8 набоковского стихотворения9 сделали именно они10 . Их библиография показывает, что исследователи совершенно незаслуженно обходят интереснейшую тему восприятия Набокова в СССР.
К тому времени, когда первый легальный тираж «Лолиты» законно воцарился на полках союзных библиотек, потрепанные издания и фотокопии романа уже тридцать с лишним лет кочевали по книжным шкафам «чудовищно провинциальной» страны, где «людям приказывают, что им читать и о чем думать»11 . «Каждый призрачный контрабандист», ввозивший его книги в Советский Союз, равнялся для Набокова «ста легитимным читателям в других частях света»12 . Заинтригованные скандалом американские и английские туристы, которые покупали светло-зеленые парижские томики «Лолиты», предо-ставляя своим правительствам жонглировать понятиями «порнография» и «художественная ценность», рисковали самое большее несколькими неприятными минутами на таможне. Даже те, у кого книгу конфисковали на границе, получали ее обратно безо всяких последствий для себя13 . Советских путешественников «имущественный вопрос» беспокоил в последнюю очередь, хотя цена книги на черном рынке достигала 80 рублей, — на эти деньги, превышавшие размер минимальной заработной платы на 10 рублей, можно было скромно прожить целый месяц.
Эллендеа Проффер, которая в 1970 году первая написала о русских читателях Набокова, засвидетельствовала, что в Советском Союзе всякий всерьез интересующийся литературой человек прочитал по меньшей мере два его романа, и почти всегда одним из них была «Лолита». Следующими по популярности шли «Приглашение на казнь» и «Дар»14 . Согласно гораздо более позднему свидетельству Алексея Зверева, к концу хрущевского периода в Москве были широко известны «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» и «Смех в темноте», поскольку книги на английском были в определенном смысле безопаснее для читателей, чем опороченная «Лолита»15 .
На свое семидесятилетие Набоков получил дюжину поздравительных телеграмм от поклонников из СССР16 . «Лолита», в среде интеллигенции доступная и популярная, шла «в джентльменском наборе с “Тропиком Рака” и “Тропиком Козерога” Генри Миллера, с “Александрийским квартетом” Л. Д. Дар-релла, с ”Любовником леди Чаттерлей” Д.Г. Лоуренса»17 . За русскую версию издательства «Phaedra» (1967) коллекционеры могли выторговать первоиздания «Петербурга» Андрея Белого или «Tristia» Осипа Мандельштама. Русская «Лолита» пользовалась даже бояльшим спросом, чем «Доктор Живаго»18 , сместивший детище Набокова с первого места в американском списке бестселлеров. В Ленинграде в 1969 году «Лолиту» можно было взять на ночь за 5 рублей, если ты обещал не копировать книгу, и за 10 рублей с разрешением на съемку19 .
Набоковский бум в Советском Союзе происходил в такой ограниченной среде, что, когда через четыре года после издания русской «Лолиты» в журнале «Смена» (1971, № 24) появилось стихотворение Андрея Вознесенского «Фиалки», полностью его поняли очень немногие. Большинство советских людей совершенно не распробовали соли четверостишия:
Боги желают кесарева,
кесарю нужно богово.
Бунтарь в министерском кресле,
а Папа зубрит Набокова.
Точно так же строка о «бесстыдстве детских твоих губ Лолиты» в стихотворении Евгения Евтушенко «От желания к желанью» (1972) вызывала запланированные ассоциации лишь у очень узкого круга читателей.
Знакомство с произведениями Набокова автоматически приобщало к неофициальной «элитарной» культуре, к некоему слою избранных, ощущавших себя в противостоянии режиму20 . Во многих домах появился вырезанный или переснятый из журнала «Америка» портрет писателя с обязательными атрибутами — бабочкой, шахматной доской и радугой. Он сменил портрет Хемингуэя, долгое время украшавший дома фрондерствующей интеллигенции. Однако истинных ценителей Набокова было не так уж много, большинство охотившихся за его книгами просто следовали моде. И это с грустной иронией отметил Александр Кушнер в стихотворении, «второе дно» которого могли обнаружить только те, о ком он писал («Прощай любовь!», 1975):
Он в свитерке по всем квартирам
Висел, с подтекстом в кулаке.
Теперь уже другим кумиром
Сменен, с Лолитой в драмкружке.
Популярность Набокова в СССР не означала восхищения писателем. На его книги с жадностью бросались, но, переворачивая последнюю страницу, многие испытывали разочарование, так и не сумев понять, в чем их волшебство и почему его слава так разительно непохожа на его книги. Слишком сильно их язык, их темы отличались от того, к чему привыкли советские читатели, имевшие возможность знакомиться с запрещенной литературой. Они оказались даже в более сложном положении, чем русские эмигранты в 1920—1930-х годах, наблюдавшие появление и расцвет Сирина. Дело не только в том, что читатели столкнулись с новым для себя художественным явлением. Необходимо отметить по крайней мере три фактора, определявшие читательские ожидания: Набоков был запрещенным автором с интересной биографией, его имя овевала скандальная слава, его произведения непересыхающим ручейком попадали в СССР совсем не в том порядке, в каком писались и публиковались. Неудивительно, что в конце 1980-х годов, когда о писателе заговорили в полный голос, первые статьи о нем были полны ошибок и враждебности, основанной на непонимании его творчества и слухах о его жизни. И если прежде это можно было списать на идеологическое давление «сверху», то теперь критики могли высказываться свободно, и оказалось, что многие хулили запрещенного Набокова совершенно искренне.
Почти все поклонники писателя были моложе сорока лет. Старшее поколение приравнивало Набокова к Гумберту Гумберту и считало его книги омерзительными, а сюжет «Лолиты» вызывал у них отвращение: «Возможно, такие психопаты существуют, но зачем о них писать?»; «Уверен, что сам автор такой же больной, как и его герой». Как им, привыкшим к тому, что литература должна поучать и обличать, мог понравиться писатель, который «тратил» свой талант на рассказы о ненормальных мужчинах и дурных девчонках? Плохой человек не может написать хорошую книгу. Описание убийц и уродов, да еще в вызывающей манере («литературный снобизм»21 ), в глазах старшего поколения служило верным и довольно неприглядным отражением самого автора, который ко всему прочему считался холодным и жестоким по отношению к собственным персонажам. Начитанные супруги яростно спорили о «Лолите»: жена нападала на то, о «чем» написана книга, а муж защищал ее тем, «как» это сделано. Даже самые восторженные почитатели сходились на том, что русский перевод романа вышел топорным; им казалось странным, что автор «Дара» и «Приглашения на казнь» мог написать так плохо22 . Почти никто из прочитавших сначала английскую, а потом русскую версию «Лолиты» не оценил усилия Набокова, который решил перевести роман сам из опасения, что «в руках какого-нибудь вредоносного работяги-переводчика русский вариант “Лолиты” окажется совершенно убогим, неумело скроенным из вульгарных выражений или промахов»23 .
Когда радио «Свобода» запланировало издать и подпольно распространить в СССР некоторые русские романы Набокова, он мечтал, что первой в этой серии станет русская «Лолита». Но в итоге вышли «Приглашение на казнь» и «Защита Лужина» — под маркой издательства «Эдисьон Виктор» и с указанием цены, которая в действительности не имела значения, потому что книги раздавали бесплатно24 .
Думаю, за пятнадцать лет, предшествовавших выходу «Лолиты», у Набокова появилось столько же почитателей его таланта в США, сколько и в СССР за тот же срок, прошедший после публикации романа. И эта популярность среди немногих избранных, с опасным привкусом нелегального восхищения, была тем поразительнее, чем плотнее было молчание в России на фоне мировой шумихи вокруг Набокова.
В Америке «незаметнейшему писателю с непроизносимым именем»25 пришлось начинать практически с нуля. Слава крупнейшего писателя эмиграции осталась за океаном, и Набоков завоевывал англоязычную публику как европейский иммигрант, преподающий в колледже и пишущий литературно-критические заметки в нью-йоркские газеты. На родине от него не зависело ровным счетом ничего, если только не допустить абсурдную мысль о возможности возвращения в Советский Союз раскаявшимся и клеймящим буржуазный строй. Малейший успех на Западе только вредил его книгам на родине, поэтому в СССР Набокову пришлось прорываться сквозь собственную славу, а главное — сквозь свое прошлое и все, что разлучило его с Россией.
* * *
Книги Набокова успели попасть под запрет еще до того, как он создал что-то значительное и кто-либо мог предположить, что его имя останется в литературе. В апреле 1923 года тогдашняя политическая верхушка получила «Секретный бюллетень Главлита», где среди прочих была характеристика Набокова: «Сирин (Набоков Владимир Владимирович). Поэт. До революции жил на средства отца, кадета Вл. Набокова. После революции эмигрировал за границу, где сотрудничал в “Руле”. Выпустил две книги стихов в Берлине: “Горний путь” и “Гроздь”, представляющих собой лирику незначительной художественной ценности с большим элементом мистики. К Соввласти относится враждебно. Политически разделяет платформу правых к.-д.». Стихи Набокова были далеки от политической злободневности, а вот имя его отца, одного из основателей кадетской партии, еще что-то говорило живущим в Советской России, поэтому все книги молодого автора подверглись запрету из-за его родства с Владимиром Дмитриевичем Набоковым26 .
Русский писатель Сирин был абсолютно неизвестен советским читателям. Самые первые упоминания о нем в советской прессе27 прошли как библиографические справки о книгах, вышедших в эмигрантских издательствах, иногда даже без упоминания автора. В статьях о литературе эмиграции, где Сирину уделили внимание, его творчество оценивалось как не выходящее «за предел домашней столовой или отдельного кабинета в разгульном парижском кабачке»28 , как «граммофон, передающий обывательски-сентиментальный <…> традиционный вальс»29 , как блуждающее «ощупью в бесконечные эмигрантские ночи»30 . Все, что писал Сирин, как и остальные писатели из среды «белоэмигрантской молодежи», автоматически получало клеймо враждебного и не могло рассчитывать на беспристрастную оценку. Критике подвергались не произведения и даже не взгляды писателя, а факт его эмиграции, поэтому вместо того, чтобы анализировать тексты, рецензенты выдергивали цитаты из контекста и навешивали ярлыки, то есть использовали обычные приемы идеологической, а не литературной борьбы. Но и в такой недоброжелательной обстановке в 1920-е годы в СССР увидели свет два стихотворения запрещенного автора: «Перо» («Красная панорама». 1923. № 5. 12 июня) и «Билет». Последнее, сокращенное ровно в два раза (с двадцати строк до десяти), вышло в «Правде» (1927. №158. 15 июля) всего тремя неделями позже публикации в берлинской газете «Руль» исключительно для того, чтобы поэтический ответ Демьяна Бедного лишил тоскующих по родине эмигрантов последних иллюзий о возможности благополучного возвращения:
...Забыли вы про малый пустячок:
Что есть в Москве такие рыболовы,
Ох, попадись им только на крючок!
Что ж? Вы вольны в Берлине «фантазирен»,
Но, чтоб разжать советские тиски,
Вам — и тебе, поэтик белый, Сирин! —
Придется ждать… До гробовой доски!
Считается, что после «Билета на тот свет» Бедного о Сирине замолчали ровно на тридцать лет. Однако посреди абсолютной тишины сталинского периода однажды раздался голос критика, который не только вспомнил о Сирине, но и отозвался о нем как о «несомненном таланте»31 . Петров (Скиталец), который подготовил к Первому Всесоюзному съезду совет-ских писателей 1934 года речь о положении эмигрантской литературы, уделил Сирину совсем немного внимания, но его одобрение бросается в глаза, потому что о других писателях и об эмигрантской литературе в целом он высказался крайне негативно. Опубликованная, но не произнесенная на съезде32 речь Петрова выделяется еще и тем, что впервые в СССР он упомянул романы Сирина, а не стихи. Правда, он не привел ни одного названия, сказав лишь несколько слов о сюжетах, а его критические замечания ничем не отличаются от тех, что делали рецензенты из среды эмиграции: «Сирин — несомненный талант. Он уходит в психологию и патологию. У него есть роман, посвященный постепенному сумасшествию шахматного игрока-эмигранта, погибающего в Европе, своеобразного гладиатора шахматного поля. Роман поражает трагической оторванностью автора от родной жизни. Совсем недавнее его произведение — повесть на тему о половой патологии, в которой, как в грязи, захлебывается европейское мещанство, — это попытка изображения европейской жизни под Мопассана»33 .
За те десятилетия, когда Набоков утвердился в качестве выдающегося писателя русской эмиграции, перешел на английский язык и заставил весь мир говорить о себе, на его родине о нем не было опубликовано ни слова. К моменту выхода «Лолиты» все произведения эмигрантов автоматиче-ски попадали в число запрещенных, и Набоков мог рассчитывать только на один приговор: эмигрант — значит, враг, который недостоин обсуждения. Тотальное молчание в печати прервали покаянные мемуары «возвращенца» Л. Любимова «На чужбине», опубликованные в «Новом мире» в 1957 году, когда по обе стороны океана разгоралась шумиха вокруг «Лолиты». В отличие от многих других, Любимов по возвращении в СССР не был сослан в Сибирь, а стал «обличать» своих собратьев по эмиграции в советской прессе. В его мемуарах русский писатель Сирин, «любопытное явление» без «подлинного дыхания жизни», «мастер литературной формы», который «так и не завоевал у американцев настоящего признания» и жил благополучно лишь благодаря знанию бабочек, появился последний раз34 .
На смену ему пришел американский писатель Набоков, которому «Лолита» создала такую мировую славу, что игнорировать ее стало трудно. Исключительно благодаря «бедной американской девочке» в СССР вышла первая посвященная ему статья и в печати стали появляться скудные упоминания о ее создателе — почти всегда в связи с «Лолитой». Даже о переводе «Евгения Онегина» и комментариях к нему (вторая наиболее обсуждавшаяся в советской печати работа Набокова, которую если и не читали, то хотя бы слышали о ней) писали меньше, хотя во всем четырехтомнике была единственная «криминальная» строка и та заключала в себе имя переводчика и комментатора. Двадцать пять печатных откликов на «Лолиту» за двадцать семь лет, до «легализации» Набокова, — это почти ничего, если сравнивать с сотнями статей в англоязычной прессе, и очень много, если задуматься, в какой атмосфере они появились.
Несмотря на общую идеологическую установку в отношении «Лолиты», среди появившихся до ее выхода в печати откликов нет и двух одинаковых мнений о сущности романа. Его восприятие в СССР можно условно разделить на четыре этапа.
1959—1971 годы — время безусловного осуждения, когда критики ругали «Лолиту» с разных точек зрения: как духовный яд35 , как продукт эмигранта, предавшего и продавшего родину36 , как результат предосудительного применения литературного таланта37 , как исполненный снобизма и рассчитанный на любопытного мещанина текст38 и, наконец, как масскульт с претензией на элитарность, противостоящий подлинной народной культуре39 .
1972—1985 годы — «Лолита» входит в обиход литературоведения как
яркое явление американского модернизма. Попытки безапелляционно осудить роман
прекратились. Вместо ругательно-оценочных ярлыков имя Набокова теперь
сопровождает перечень американских писателей, пишущих под явным влиянием автора
«Лолиты» (Донливи, Бартельм, Хоукс, Барт, Берроуз). Оставаясь «скандальным»
«эротическим бест-селлером», роман «повышен» до ранга «бытовой сатиры, окрашенной в мизантропические тона»40 и «иронического ком-ментария к
послевоенному буржуазному жизнеустрой--
ству»41 .
1986—1988 годы — «Лолиту», уже не запрещенную, но все еще не опубликованную в СССР, обсуждают в контексте остальных произведений Набокова42 , чтобы определить ее значение для его творческого пути. Поскольку «судьи», в сущности, все те же, они ограничиваются прежними идеями и оценками, но высказывают их гораздо жестче на том основании, что Набоков больше не нуждается в защите.
1989—1991 годы. — «Лолита» выходит в Советском Союзе в рамках библиотеки журнала «Иностранная литература». Издательства активно насыщают читательский голод. Тираж первого советского издания — 100 000 экземпляров. Для сравнения: тираж, выпущенный в 1955 году в издательстве «Olimpia Press» (Париж), составлял 5000 экз., американское издание 1958 года (Нью-Йорк, G.P. Putnam’s Sons) достигло тиража 62 500 экз. за четыре дня, 100 000 — за три недели. В СССР общий тираж изданий «Лолиты» за три года достиг почти двух миллионов. Критики сравнивают реакцию, которую роман вызвал в 60—70-е годы и после легальной публикации, и приходят к выводу, что, несмотря на массовые тиражи, ожидаемый бум не состоялся43 .
Обратимся к первому отклику на роман. «Лолита» пришла в советскую критику под знаком «катастрофы», сначала в литературе, затем — в жизни буржуазного общества. В 1959 году Ю. Чаплыгин познакомил советских читателей с «прелест-ной незнакомкой» Лолитой, очаровавшей «королей издательских фирм», которые наживаются, выпуская «самые скверные, больше того, самые вредные книги» под «грохот тысяч ротационных машин и рекламный вой тысяч репродукторов, прославляющих фабрику яда, отравляющего души», — и это, несомненно, означало катастрофу в литературе. Призывая в свидетели американского критика Дэвида Демпси, он ужасался распространению и популярности аморальных книг, которые затрагивают тему секса, игнорируют воспитательные функ-ции литературы, но при этом пользуются популярностью и быстро приносят доход. В статье «Чары Лолиты» Чаплыгин невольно заложил основные принципы восприятия романа в Советском Союзе. В них нет ничего удивительного. Поразительно другое: они оказались настолько живучими, что неод-нократно повторялись в статьях именитых критиков даже после того, как отпала всякая необходимость соблюдать идеологические установки. Чаплыгин полностью идентифицировал Набокова с Гумбертом Гумбертом. Из его слов следовало, что писатель рассказал о себе самом, да еще и нарочно изобразил собственные порочные наклонности в привлекательном свете, стремясь погубить неокрепшие души молодежи: «ребенок понадобился автору книги, чтобы надругаться над ним перед лицом всей Америки. Он растлевает свою героиню, а заодно и молодых читателей — американских юношей и девушек. Сцены растления он смакует с такими подробностями, какие покоробили бы даже профессионального содержателя дома свиданий. ”Лолита” — повесть Набокова — вызвала громкий скандал. Читатели и даже многие привычные ко всему критики были ошеломлены так, будто кто-то вылил им на головы ушат липкой грязи».
Умолчание, полуправда и правдоподобная ложь — вот основные приемы, которые помогли Чаплыгину, а потом и другим критикам осудить «Лолиту» и представить «правильный» взгляд советского человека на роман. Подчеркнув мерзость сюжета, Чаплыгин так и не рассказал, в чем он заключается. Выбрав из десятков отзывов лишь отрицательные, он «забыл» упомянуть, что «садистскую оргию от начала до конца» в «Лолите» увидели единицы, а все остальные защищали книгу от ретивых ревнителей морали. Но особенно ловко критик объяснил истоки литературного творчества автора «Лолиты»: «Где выкопали американские издатели такое могучее пополнение для литературы, где отыскали они Владимира Набокова? На эмигрантской помойке. Белогвардеец Набоков, до того, как он стал наставником и духовным отцом американского студенчества, промышлял антисоветской стряпней, выступая в пресловутом “Голосе Америки”. Тогда Набокова ре-кламировали как русского аристократа, близкого ко двору императора Николая Романова. Может быть, вращаясь при этом дворе, Набоков перенял кое-что у Гришки Распутина? Теперь его опыт широко используют торговцы духовным ядом»43а.- В каждом предложении — грубая фактическая ошибка, выглядящая вполне достоверно для читателей, не ведающих, что, например, в те годы, когда Набоков «вращался при дворе» и «перенимал кое-что у Гришки Распутина», он был подростком. Судя по отсутствию хоть каких-то деталей романа, можно предположить, что Чаплыгин не читал «Лолиту» и написал откровенно заказную статью, основываясь на нескольких американских рецензиях.
Первое «потепление» в отношении к «Лолите» наметилось в том же 1959 году: написан роман «блестяще», только обсуждать его и уж тем более выпускать его в Советском Союзе не имеет смысла, потому что это безобразие не имеет ничего общего с «сегодняшним днем американской словесности»44 . И о книге, которая «не может открыть нашим читателям что-либо новое об американцах, о современности, наконец о человеке вообще»45, замолчали на семь лет, если не считать пары пренебрежительных упоминаний о «скандалезном бестселлере»46 .
Поводом вновь заговорить о нем стала статья в «Kenyon Review», где в «истории патологического развратника и убийцы, рассказанной им самим», критик увидел «не стандартную порнографическую дешевку», а «блестяще написанный, психологически изощренный роман, в котором запечатлелись многие черты облика современной Америки»47 . Впрочем, даже те ноты сочувствия, которые прозвучали в пересказе чужой статьи, нивелирует вывод И. Левидовой, которой хочется «видеть книги, проникнутые интересом к человеку и обществу, а не заключенный в книжный переплет набор механизированных вывертов тоскливого, садистского секса»48 .
В «Краткой литературной энциклопедии», где существование «русско-американского писателя» Набокова, несмотря на «крайне противоречивый характер» его творчества, впервые признали «официально», отведя ему в справочнике один абзац, «Лолита» была обозначена как «эротический бестселлер»49 . Когда возникла реальная «опасность» того, что Набоков станет лауреатом Нобелевской премии по литературе, решено было нанести упреждающий удар и объяснить советскому читателю, что недостойный ее писатель получил за пределами СССР славу и признание, потому что «подхватывал все модные веяния Запада, поклоняясь космополитизму, порнографии, абсурду», и потакал «обывательским вкусам буржуазного читателя». Роман все еще воспринимался как свидетельство катастрофы в литературе, — если в ней правят бал такие авторы, как Набоков, который «наслаждается пространным разговором о всевозможных странностях любви — кого? — эксгибиционистов, садистов, маньяков. Вообще непристойности во вкусе писателя-аморалиста»50 .
Когда «Лолиту» перестали воспринимать как роман, позорящий своим успехом литературу, в нем увидели сатиру на разлагающееся западное общество, хотя от ярлыка «скандальный» роман так и не избавился. Признали, что триумф «Лолиты» обеспечил не только «пикантный» сюжет, но и в немалой степени — «необычайно развитое у Набокова умение сочетать изысканную литературность с занимательностью, часто рассчитанной отнюдь не на самый изысканный вкус»51 .
За несколько лет до того, как новый ярлык закрепила статья в «Большой советской энциклопедии», его предсказал сам Набоков: «Я уверен, что советское правительство будет радо официально признать роман <...> как полагают, клеймящий американскую систему мотелей»52 . В двух абзацах БСЭ о «Лолите» было сказано, что это «опыт соединения эротического и социально-нравоописательного романа», который является «одним из наиболее ярких выражений модернизма в литературе, творчество Набокова “элитарно”, рассчитано на “избранных”»53 . Мнение, зафиксированное в главном справочнике Союза, с одной стороны, давало критикам возможность с большей свободой упоминать о «Лолите», а с другой — ограничивало их возможности в высказывании своей точки зрения. Вплоть до «поднятия занавеса» они старались находить в романе один и тот же замысел: сатиру на американскую действительность. В комментариях к «Тетушке Хулии и писаке» он удостоился даже эпитета «натуралистический»54 . Сам Набоков не раз подчеркивал, что в «Лолите» он изображал пошлость вообще и на месте американских декораций с равным успехом могли оказаться европейские. Это признали лишь в предисловии к первой советской «Лолите» («Книга вышла в той степени антиамериканской, в какой разоблачила американский вариант общечеловеческой пошлости»55 ), однако некоторые исследователи по сей день расценивают роман как сатиру на США.
О литературных приемах, интертекстуальных связях в «Лолите» — обо всем том, что занимало зарубежных исследователей, советские критики умалчивали. Любовно-эмоциональная составляющая «Лолиты» удостаивалась только одной оценки: шокирует. Если эстетическую ценность романа многие из критиков признавали, то в этической все отказы-вали.
Уделяя много сил тому, чтобы в романе выявить личность автора, советские критики почти не писали о его героях. Бедная Лолита в пестрой картине их откликов предстает то жерт-вой садиста и растлителя Набокова56 , то малолетней эротоманкой57 , то школьницей, интересующейся лишь глянцевыми журналами и теннисом58 , то жертвой, еще более развращенной, чем ее соблазнитель59 , то воплощением всего дьявольского60 . Если о ней и упоминают, то лишь беглым эпитетом. Настоящая героиня романа в этих откликах бесследно растворяется. Сложнейший образ девочки обошли абсолютно все критики, героиня метонимично слилась с романом.
В отличие от Лолиты образ Гумберта в оценках критиков претерпел заметную эволюцию по мере того, как стали признавать мастерство, с которым написан роман. Первая интерпретация Гумберта — это alter ego автора, сам Г. Г. даже не назван61 . Впервые появляясь на критической сцене, он играет пассивную роль, он — соблазняемый двенадцатилетней эротоманкой «пожилой мужчина»62 . Следующая уступка критиков — сопутствующее отвращению сочувствие, которое Гумберт, патологический развратник и убийца, вызывает своим непрерывным иронически-эмоциональным самоанализом63 . Более того, отрицатель морали Гумберт — всего лишь жертва американской цивилизации, клетка которой настолько прочна, что из нее не выбраться даже посредством «изощренно-извращенных фантазий»64 . После того, как Гумберта противопоставили американскому обществу, он превратился в противника и обличителя «душевного холода буржуазной цивилизации», по совместительству утонченного, асоциального эгоиста-мономана, интеллектуала-иммигранта65. Итогом жерт-венно-обличительного «прочтения» Гумберта стало противопоставление героя пошлой толпе и миру тоскливо-примитивных обывателей благодаря его дару эротического свойства, который, по мнению критика, почему-то ирониче-ски подсветил остальных героев-одиночек Набокова и за-свидетельствовал разрушение дара писателя66 . О подлинной роли Гумберта в трагедии никем не замеченной девочки ни один критик даже не упомянул, все были слишком заняты поиском у Набокова «конструктивного подхода к задачам вре-мени».
Обращаясь к «Лолите», критики всякий раз делали это лишь для того, чтобы проиллюстрировать свое понимание правильного и доялжного в литературе, то есть примеряли к роману требования доступности для широких масс и автор-ского интереса к общественной проблематике, месту современного человека в обществе и народной судьбе. «Лолита» им не отвечала и в привычные шаблоны не вписывалась, поэтому вместо того, чтобы анализировать текст, его просто зачисляли в разряд модернистских, словно это проясняло все возникающие вопросы.
Разговору о романе зачастую предшествует тезис критика, подтверждением которого якобы прекрасно служит «Лолита» и который на самом деле не имеет с ней ничего общего. Например, Мендельсон, которому принадлежит заслуга первого упоминания «Лолиты» в рамках литературоведческого исследования, преподнес ее как произведение, утверждающее «идейку, что человек обречен переходить от одного зла к другому, еще большему»67 . Еще более парадоксальную трактовку романа предложил Эпштейн, связавший воедино сексуальную революцию, дегуманизацию личности и поиски естественного человека. Ключ к «Лолите» он обнаружил в крайнем проявлении эстетизма, для которого «в искусстве важно не одухо-творение вещи, а овеществление духа», поэтому проблема Гумберта и Лолиты сводится лишь к тому, что они живут в «мире страшной и унизительной для человека красоты, сводящей его к неживому переливу красок, набору живописных подробностей». А суть романа в том, чтобы раскрыть жестокую сторону «демонического эротизма», ведущего к извращению духовности и разворачивающего поиски естественного человека в противоположную сторону68 .
Критики подбирали в «Лолите» «материал» к своей собственной теории, а вовсе не интерпретировали роман. Заданный тезис у всех предшествовал работе с текстом, поэтому при всем благородстве цели тех, кто вводил «Лолиту» в обиход литературоведения, их выводы нисколько не приближали к пониманию романа людей, его не читавших, но пытавшихся судить о нем по «контрабандным» вылазкам тех или иных литературоведов. Отличия в их взглядах на «Лолиту» сегодня представляются настолько трудно различимыми, что кажется, будто во мнениях самых разных литературоведов (что может быть общего у Щербины и Зверева, Чаплыгина и Орловой, людей совершенно несопоставимых воззрений и культурного багажа?) нет существенной разницы.
В сентябре 1977 года на Международной книжкой ярмарке в Москве издательству «Ardis Publishers» разрешили выставить несколько книг Набокова. По сообщению Паперно и Агопяна, один специалист по канадской и советской литературе из Академии наук подготовил обширную статью для «Иностранной литературы», которая настраивала советского читателя на восприятие Набокова, как, скажем, Кафки или Джойса. Основные положения этого материала были следующие: 1) Набоков всегда жалел о том, что покинул Россию, был по большей части несчастен и разочарован жизнью на дегенеративном и бескультурном Западе; 2) Запад никогда по достоинству не оценивал его гений, не одаривал его стоящими призами и почестями, потому что для него он оставался чужестранцем; 3) «Лолита» была написана в отчаянной попытке привлечь внимание и добиться финансового успеха; 4) лучшие вещи Набокова — это воспоминания о детстве в России; 5) только в СССР многие из его прекраснейших работ могут быть оценены по достоинству. Статья по неизвестным причинам не вышла, а представителям «Ardis Publishers» отказали в участии в ММКЯ 1979 года69 . Установить, действительно ли предпринималась попытка напечатать такую статью о Набокове в «Иностранной литературе», не удалось.
Однако похожие идеи мелькали в советской печати почти десятилетие, пока не были опубликованы почти все набоковские произведения и судить о них смогли не только те, кто имел возможность читать их в спецхране, «сам-» или «тамиздате». Оказалось, что многие из «избранных» отнюдь не наслаждались этой возможностью и видели в «Лолите» «разрушение дара»70 , «обман»71 , «итог усилий по вытравливанию из себя русского писателя»72 и «сладкий запах мертвечины»73 .
Виктор Ерофеев, подготовивший вступительную статью к первой публикации «Лолиты» в СССР, расценил ее как «в известном смысле жест доверия по отношению скорее не к гражданской, а человеческой зрелости читателя». Видимо, не надеясь, что этот жест оценят в должной мере, он придал связи Гумберта и Лолиты значение метафоры, возведенной до уровня «символа, означающего не только этическую, но и эстетическую, а также экзистенциальную катастрофу, ибо у Лолиты и Г.Г. нет другого будущего, кроме будущей катастрофы». Так знак «катастрофы», под которым проходило восприятие «Лолиты» в СССР, трижды поменял значение, которое вкладывали в него критики: катастрофа в литературе — падение буржуазного общества — удел главных героев книги. Ерофеев подвел «Лолиту» под свою концепцию о непрерывном у Набокова поиске потерянного рая, который на сей раз был воплощен в девочке и остался недоступен главному герою. А упоминавшееся прежде у советских критиков противостояние Гумберта буржуазной пошлости возвел до бунта против ценностей культуры, обесценившей себя превращением в цивилизацию74 .
Читатели, знакомые с советской критикой, были разочарованы. Набокова клеймили как антисоветчика, но в его романе, запрещенном по политическим причинам, не нашли ничего разоблачительного, и это особенно остро ощущалось на фоне «Архипелага ГУЛАГ», «Детей Арбата», «Доктора Живаго» и других антитоталитаристских произведений, пробившихся к читателям почти одновременно. Те, кто надеялся прочитать «эротический бестселлер», чувствовали себя обманутыми, не обнаружив в «Лолите» «клубнички».
Критики, получившие возможность полемизировать друг с другом, а не с невидимым идеологическим врагом, перестали догматично наставлять читателя и повторяли несвежие мысли об отсутствии в романе сверхценных идей, об отходе Набокова от русской традиции и воплощенном в «Лолите» «золотом сечении массовой культуры». На этом фоне выделяются два парадоксальных мнения. Первое — о том, что «основная тема романа — не любовь к девочке, а ненависть к женщине», которая видна во всех произведениях Набокова и потому превращает Гумберта в пародийно сниженного двойника автора75 , — снова уводит к попыткам, правда теперь уже с помощью психоанализа, через героя рассмотреть тайники писательской души. Второе мнение, куда более разумное, объясняло отсутствие скандальной шумихи вокруг романа: «Гумберт Гумберт, заучивающий наизусть, как поэму, список класса, в котором учится Лолита, — это в эпоху видеосекса почти тургеневский герой»76 .
Первая ценная, подлинно литературоведческая работа о «Лолите»77 появилась в СССР только в 1991 году. Набоков наверняка усмотрел бы закономерное наложение тайных узоров судьбы в том, что когда отвергавшая его страна исчезла с карты мира, его любимый роман наконец нашел в ней своего идеального читателя. СССР рухнул, а для «Лолиты» началась совсем другая история — история ее постижения в России.
1 Набоков В. Постскриптум к русскому изданию // Набоков В. Собр. соч. американского периода в 5 тт. Т. 2. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 389.
2 100 лучших книг 1989 года, названных читателями «Книжного обозрения» в итоге ежегодного всесоюзного конкурса // Книжное обо-зрение. 1990. № 33. 17 августа. С. 9.
3 Proffer E. Nabokov’s Russian readers // TriQuarterly. 1970. № 17; Paperno S., Hagopian J.V. Official and unofficial responses to Nabokov in the Soviet Union // The achievements of Vladimir Nabokov. Essays, studies, reminiscences and stories, ed. by G. Gibian and S.J. Parker. Ithaca, N.Y.: Center for International Studies, Cornell University, 1984.
4 Мельников Н. [Преамбула к подборке рецензий на «Лолиту»] // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: Новое литературное обозрение, 2000. C. 267.
5 Чаплыгин Ю. Чары Лолиты // Литература и жизнь. 1959. № 41. 5 апреля.
6 Чернышев А., Пронин В. Владимир Набоков, во-вторых и во-первых... // Литературная газета. 1970. № 10. 4 марта.
7 Artemenko-Tolstaia N., Shikhovtsev E. V.V. Nabokov in the USSR // The Nabokovian, № 23 (fall 1989); № 24 (spring 1990); № 25 (fall 1990).
8 Мартынов Г. В.В. Набоков: Библиографический указатель. СПб.: Фолио-Пресс, 2001. С. 30, 33.
9 Сирин Вл. На смерть Блока // Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. М.: Наука, 1982. С. 584—585.
10 The Nabokovian, № 25 (fall 1990). P. 27.
11 Набоков В. Интервью Питеру Дювалю-Смиту // Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе / Редактор-составитель Н. Мель-ников. М.: Независимая газета, 2002. С. 117.
12 Набоков В. Интервью Мати Лаансу // Там же. С. 368.
13 Бойд Б. Владимир Набоков: американские годы: Биография. М.: Независимая газета, СПб.: Симпозиум, 2004. С. 361.
14 Proffer E. Op. cit. P. 253, 256.
15 Zverev A. Literary Return To Russia // The Garland Companion to Vladimir Nabokov / Ed. by V. Alexandrov. New York: Garland, 1995. P. 293.
16 Paperno S., Hagopian J.V. Op. cit. P. 115.
17 Топоров В. Набоков наоборот // Литературное обозрение. 1990. № 4. С. 72.
18 Proffer E. Op. cit. P. 254.
19 Paperno S., Hagopian J. V. Op. cit. P. 113.
20 Долинин А. Поглядим на арлекинов. Штрихи к портрету В. Набокова // Литературное обозрение. 1988. № 9. С. 15.
21 Михайлов О., Чертков Л. Набоков // Краткая литературная энциклопедия. Т. 5. М.: Советская энциклопедия, 1968. С. 60.
22 Proffer E. Op. cit. P. 254, 256, 258.
23 Набоков В. Интервью Олвину Тоффлеру // Набоков о Набокове... С. 148—149.
24 Бойд Б. Указ. соч. С. 600—601.
25 Набоков В. Интервью Герберту Голду и Джорджу А. Плимптону. Указ. соч. С. 227.
26 Блюм А. «Поэтик белый, Сирин...» (Набоков о цензуре и цензура о Набокове) // Звезда. 1999. № 4. С. 200.
27 Русские издания за рубежом // Печать и революция. 1922. Кн. 2. С. 389–390; Русские издания за границей // Там же. 1923. Кн. 1. С. 257; Среди эмигрантов // Там же. 1923. Кн. 4. С. 301.
28 Смирнов Н. На том берегу. Заметки об эмигрантской литературе // Новый мир. 1926. № 6. С. 149.
29 Смирнов Н. Солнце мертвых. Заметки об эмигрантской литературе // Красная новь. 1924. № 3. С. 265.
30 Волин Б. Эмигрантская поэзия // На литературном посту. 1926. № 3. С. 20.
31 Петров (Скиталец) С. Речь на двадцать третьем заседании (30 августа 1934, вечернее) Первого Всесоюзного съезда советских писателей, под председательством А. Фадеева // Первый Всесоюзный съезд советских писателей 1934. Стенографический отчет. М.: Художественная литература, 1934. С. 609.
32 Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. Энциклопедический биографический словарь. М.: РОССПЭН, 1997. С. 580.
33 Петров С. Указ. соч. С. 609.
34 Любимов Л. На чужбине // Новый мир. 1957. № 3. С. 166—167.
35 Чаплыгин Ю. Указ. соч.
36 Самарин Р. Искажение советской литературы в литературоведении США // Современная литература США. М.: Изд. Академии Наук СССР, 1962. С. 214.
37 Левидова И. Роман — в центре споров (По страницам американских университетских журналов 1966 года) // Вопросы литературы. 1967. № 5. С. 197—198.
38 Чернышев А., Пронин В. Указ. соч.
39 Щербина В. Принцип народности и «массовая культура» // Литературная газета. 1971. № 45. 3 ноября. С. 5.
40 Зверев А. Модернистская литература // Основные тенденции развития современной литературы США. М.: Наука, 1973. С. 75.
41 Мулярчик А. Смена литературных эпох (Литература США: от «гневных тридцатых» до «бунтующих шестидесятых») // Вопросы литературы. 1976. № 7. С. 108; Мулярчик А. Спор идет о человеке. О литературе США второй половины ХХ века. М.: Советский писатель, 1985. С. 68.
42 Михайлов О. Разрушение дара. О Владимире Набокове // Москва. 1986. № 12; Анастасьев Н. Феномен Владимира Набокова // Иностранная литература. 1987. № 5; Урнов Д. Приглашение на суд // Литературная учеба. 1987. № 6.
43 Ерофеев В. Лолита, или Заповедный оазис любви // Набоков В. Лолита. М.: Известия, 1989; Новиков В. Раскрепощение. Воспоминания читателя // Знамя. 1990. № 3; Топоров В. Указ. соч.
43а Чаплыгин Ю. Указ. соч.
44 Орлова Р. Давайте разберемся? Что нам дорого в американской литературе // Литература и жизнь. 1959. № 109. 11 сентября.
45 Орлова Р. От Тома Сойера до рыбака Сантьяго // Культура и жизнь. 1960. № 6. С. 43.
46 Самарин Р. Указ. соч. С. 214; Некрасов В. По обе стороны океана // Новый мир. 1962. № 11. С. 131.
47 Green M. The Morality of Lolita // Kenyon Review. 1966. № 3 (June).
48 Левидова И. Указ. соч. С. 198.
49 Михайлов О., Чертков Л. Указ. соч. С. 60—61.
50 Чернышев А., Пронин В. Указ. соч.
51 Зверев А. Указ. соч. С. 75.
52 Набоков В. Интервью Герберту Голду и Джорджу А. Плимптону. Указ. соч. С. 215.
53 Набоков Владимир Владимирович // БСЭ. Т. 17. М.: Советская энциклопедия, 1974. С. 187.
54 Новикова Л. Примечания // Льоса Марио Варгас. Тетушка Хулия и писака // Иностранная литература. 1979. № 11. С. 170.
55 Ерофеев В. Указ соч. С. 9.
56 Чаплыгин Ю. Указ. соч.
57 Орлова Р. Давайте разберемся?
58 Чернышев А., Пронин В. Указ. соч.
59 Мендельсон М. Американская сатирическая проза ХХ века. М.: Наука, 1972. С. 353.
60 Эпштейн М. В поисках «естественного» человека. «Сексуальная революция» и дегуманизация личности в западной литературе ХХ века // Вопросы литературы. 1976. № 8. С. 132.
61 Чаплыгин Ю. Указ. соч.
62 Орлова Р. Давайте разберемся?
63 Левидова И. Указ. соч. С. 197—198.
64 Чернышев А., Пронин В. Указ. соч.
65 Мулярчик А. Смена литературных эпох. С. 107; Мулярчик А. Спор идет о человеке. С. 68; Мулярчик А. «Феномен Набокова». Свет и тени // Литературная газета. 1987. № 21. 20 мая. С. 5; Анастасьев Н. Указ. соч. С. 215.
66 Михайлов О. Указ. соч. С. 72.
67 Мендельсон М. Указ. соч. С. 353.
68 Эпштейн М. Указ. соч. С. 134.
69 Paperno S., Hagopian J. V. Op. cit. P. 110.
70 Михайлов О. Указ. соч. С. 72.
71 Урнов Д. Указ. соч. С. 59.
72 Иванова Е. Владимир Набоков: выломавшее себя звено // Литера-турная учеба. 1989. № 6. С. 160.
73 Слова В. Дудинцева цит. по: Лебедев А. К приглашению Набокова // Знамя. 1989. № 10. С. 206.
74 Ерофеев В. Указ. соч. С. 5, 9—10.
75 Топоров В. Указ. соч. С. 74.
76 Новиков В. Указ. соч. С. 212.
77 Долинин А. Бедная «Лолита» // Набоков В. Лолита. М.: Художественная литература, 1991.