Вымысел, основанный на реальности. Приметы сталинского быта в повести А. Платонова "Котлован"

Современный читатель может не знать, что котлован был распространенным в первую пятилетку строительным объектом, а знаменитая повесть Андрея Платонова названа по аналогии с популярным в конце 1920-х — начале 1930-х годов индустриальным романом: “Доменная печь” Н. Ляшко (1925), “Домна” П. Ярового (1925), “Стройка” А. Пучкова (1925), “Цемент” Ф. Гладкова (1925), “Лесозавод” А. Караваевой (1927), “Бруски” Ф. Панферова (1928–1932) и др. Многие из этих названий не лишены метафорического значения или даже, как писали в учебниках советской литературы, символиче-ского подтекста. Например, гладковский цемент — это не только продукция завода, но и “рабочий класс, скрепляющий трудовые народные массы и становящийся фундаментом новой жизни”1 . Платонов не отступает от литературного шаблона: котлован в качестве производственного объекта, на котором происходит действие, выносится в заглавие. Его символиче-ский подтекст опирается на ассоциации, подкрепляемые сюжетом, — яма и могила. Так что абсолютно прав в своем восприятии заглавного образа А. Павловский: “Образ Котлована как углубляющейся Могилы является одним из символов этой горькой, пророческой и, к несчастью, оправдавшейся мысли художника”2 . Так обычный строительный объект первой пятилетки становится символом исторического тупика, а повесть А. Платонова вписывается в современную ему литера-туру.

Композиция же “Котлована” соотносится с современными ему политическими установками: повесть как бы распадается на две приблизительно равные по объему части, одна из которых посвящена городу, другая — деревне. Ведь именно так (“Город и деревня”) назывался один из разделов речи Сталина на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 года. Эта речь под названием “К вопросам аграрной политики в СССР” была посвящена в основном проблеме “уничтожения противоположности между городом и деревней” и их “смычке” в условиях набирающей темп индустриализации.

Название и композиция “Котлована” обнаруживают ориентацию Платонова на идеологическую ситуацию в стране и диалог с современностью. Еще больше об этом свидетельствуют необычный сюжет и странные образы повести. Все действия героев “Котлована”, все коллизии повести мотивированы в первую очередь реальной жизнью советского общества, которую Андрей Платонов знал в совершенстве и “слышал” до полутонов.

В город, где планируется строительство “общепролетар-ского дома”, приходит главный герой повести Вощев. Строители дома, как верно подметил А. Харитонов в своей кандидатской диссертации “Способы выражения авторской позиции в повести Андрея Платонова “Котлован””, — это не случайный набор лиц, а собирательный “образ исторического развития России в 1929–1930 году”, “социально-психологическая панорама советского общества “года великого перелома” <…> Все классы, все сословия, все типы представлены здесь. Все — в котловане”3 . Поэтому образ котлована является не только символом утопичности социалистических идеалов и планов первой пятилетки, но и моделью советского общества.

* * *

1929–1930 годы в общественно-политической жизни страны характеризуются знаменательными событиями (назовем только те из них, которые имеют отношение к “Котловану”). В ноябре 1929 года закончился первый год первой пятилетки, нареченный Сталиным в одноименной статье “годом великого перелома”. В основе пятилетнего плана народного хозяйства СССР, принятого XVI (апрель 1929 года) партконференцией, — сталинские (как известно, заимствованные у Троцкого, да еще “с превышением”) проекты сверхиндустриализации страны, “ускоренный темп развития средств производства”4  и “решительный перелом в области производительности труда”5 . Курс на индустриализацию страны сам Сталин в борьбе с Бухариным назвал “генеральной линией партии”, пополнив ее и курсом на коллективизацию сельского хозяйства.

В идеологическом плане жизнь страны в это время подчинена борьбе Сталина с Бухариным. Разногласия между двумя политическими лидерами касались приоритетов в развитии промышленности (первоочередную задачу промышленности Бухарин видел в ликвидации товарного голода; Сталин настаивал на необходимости максимальных капиталовложений в тяжелую промышленность), плана реконструкции сельского хозяйства (Бухарин предлагал поддерживать индивидуальное крестьянское хозяйство; Сталин — создавать колхозы). Но главным пунктом их разногласий стал вопрос о темпах индустриализации: Бухарин считал взятые темпы не только чрезмерными, но и губительными, так как они не могут быть обеспечены имеющимися сырьевыми и денежными резервами и строительными материалами; Сталин же требовал все большего и большего увеличения темпов развития индустрии. Другое разногласие между Сталиным и группой Бухарина касалось вопроса о классовой борьбе: Бухарин говорил о “затухании классовой борьбы при диктатуре пролетариата”, а Сталин, как известно, — об “обострении классовой борьбы” и “усилении сопротивления капиталистических элементов города и деревни” в “ходе успешного наступления социализма”. В связи с проблемой сопротивления “элементов капитализма” особую значимость приобретает и вопрос о “врагах пролетариата” — “советской” буржуазии: кулаках, нэпманах и старой буржуазной интеллигенции, которых Сталин называет “умирающими классами”, не желающими “добровольно уходить со сцены”. И поскольку статья Сталина “О правом уклоне в ВКП(б)” была написана после “шахтинского дела” 1928 года (обвинение пятидесяти трех специалистов угольной промышленности в сознательном причинении вреда молодой советской экономике, а после непризнания ими своей вины — расстрел всех участников этого первого большого политиче-ского процесса), постольку Сталин говорит и о “вредительстве” “классовых врагов”. Проблема “вредительства” с этого времени прочно входит в идеологию, а борьба с ним — в практику сталинской внутренней политики. Одним из ее внутренних рычагов вновь становится лозунг “чистки партии” и “очищения” партии и советского госаппарата от враждебно настроенных и чуждых элементов. Борьба с внутренними врагами постепенно набирает силу.

В ноябре 1929 года “правая опасность” объявляется главной — ЦК выводит Бухарина из Политбюро (до того, в апреле 1929-го, сняв его с поста главного редактора “Правды”). Другой представитель “правого уклона”, руководитель профсоюзов М. Томский, в апреле 1929 года снят с поста председателя ВЦСПС. К этому времени уже покончено и с основным представителем “левой” опасности — в начале 1929 года Л. Троцкий выслан из страны.

Ноябрьский пленум ВКП(б) 1929 года не только победно рапортует о выполнении с превышением плана первого года “первой пятилетки по строительству социализма”, но и намечает расширение планов на второй год пятилетки и увеличение темпов — в соответствии с “генеральной линией партии”. Со страниц газет и журналов, из рупоров громкоговорителей, с заводских плакатов рабочих призывают к энтузиазму на трудовом фронте, к развертыванию творческой инициативы, к повышению производительности труда, к соцсоревнованию и ударничеству.

Однако из-за плохих условий работы, низкой зарплаты и глубокого равнодушия к проводимой политике многие рабочие нередко переходят с одного предприятия на другое (“летуны”), не выполняют плана, опаздывают или вовсе не являются на работу (прогульщики и лодыри). В порядке “самокритики” пресса такие факты (весьма многочисленные) тоже освещает6 . Злостных нарушителей трудовой дисциплины увольняют, прочих же призывают ударить “по расхлябанности, разгильдяйству, прогулам, лодырничеству, пьянству и вредительству”. Появляются такие формы общественного порицания, как “черные доски” (на которых вывешивали фамилии отстающих), “черные кассы” (где выдавали зарплаты “лодырям”), “кладбища прогульщиков” (раздел стенгазеты, где символически “хоронили” не явившихся на работу) и “гробы пятилетки” (урна, в которую “опускали”, например, проваленную культработу)7 .

В стране, в соответствии с планом индустриализации и социалистического переустройства СССР, начинается строительство новых производственных объектов. Для многочисленных запланированных строек требовались люди и средства.

Человеческие ресурсы были сосредоточены в основном в деревне. В связи с постоянным ухудшением ее положения многие крестьяне еще и до начала первой пятилетки шли в город (“в отход”) на заработки. Работы носили сезонный характер (теплое время года), а сами рабочие назывались “сезонники”, или “отходники”. В связи с усилением “чрезвычайных мер” против крестьянства в 1928–1929 годах количество уходящих в город увеличилось, а с началом сплошной коллективизации достигло небывалых размеров. Они-то и составили основную рабочую силу первой пятилетки.

“Котлован” начинается с рассказа об увольнении Вощева. Увольнение, несмотря на нехватку рабочих рук, — типичная для первой пятилетки ситуация. А “нарушение трудовой дисциплины” — основная причина увольнения. Вопреки сложившемуся представлению о всеобщем трудовом энтузиазме начала тридцатых годов, дисциплина — серьезная проблема первой пятилетки. “Ослабление трудовой дисциплины” называют “одной из главных причин, задерживающих рост промышленности и всего хозяйства”8 , а борьбу за ее укрепление — основной задачей профорганизаций. Однако профсоюзы, судя по всему, не проявляли должного внимания к вопросам трудовой дисциплины. Это реальное безразличие к социалистическому строительству идеологи страны квалифицируют как проявление “хвостизма” (то есть жизнь требует повышения производительности труда и укрепления трудовой дисциплины, а профсоюзы, которые этого не учитывают, оказываются “в хвосте требований жизни”). Обвиняя профсоюзы в “хвостизме”, руководство страны призывает их укреплять трудовую дисциплину: во-первых, разъясняя, что укрепление трудовой дисциплины ведет к повышению производительности труда, и, во-вторых, “путем репрессивных мер”, то есть увольнения9 . Вощев, который “стоял и думал среди производства”, был уволен завкомом за нарушение трудовой дисциплины: “Мы не желаем очутиться в хвосте масс”. На что Вощев резонно замечает: “Вы боитесь быть в хвосте <…> и сели на шею”10 .

Абсурдность увольнения Вощева состоит в том, что он, стоя “среди производства”, думал как раз о повышении производительности. Причем думал, откликнувшись на призыв партии, обращенный к рабочим массам и к их профессиональным союзам: к рабочим — сознательно участвовать в деле социалистического строительства, а к профсоюзам — повернуться “лицом к производству” (с осени 1929 года это был новый “лозунг” профсоюзной работы).

6 сентября 1929 года “Правда” публикует письмо ВЦСПС “За поворот профсоюзов лицом к производству. За решительную перестройку форм и методов работы профсоюзов. Ко всем профорганизациям, ко всем членам профсоюзов, ко всем работникам и работницам”. Новую задачу профсоюзов руководство формулирует так: “Перестройка всех форм и методов работы профорганизаций <…> заключается прежде всего в том, чтобы поставить профсоюзы и все их органы сверху донизу лицом к производству”. ВЦСПС продолжает развивать свою “новую” установку: “Нужна решительная борьба с бюрократическим отрывом от масс со стороны профсоюзных органов, профсоюзных работников”. Отныне два этих призыва (“Лицом к производству” и “Ближе к массам”) считаются основными лозунгами перестройки профсоюзной работы. Они наполняют периодические издания, с этих позиций критикуют текущую работу профсоюзных деятелей.

На “новые лозунги профсоюзной работы” откликнулись два персонажа “Котлована”, каждый по-своему: Вощев и председатель окрпрофбюро Пашкин.

Профсоюзный лидер Пашкин отвечает на призыв партии повернуться “лицом к производству” следующим образом: “Близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле как ко всякому производству”.

Поворот же Вощева “лицом к производству” был действительно новым — его идея состояла в том, что изменить отношение людей к труду можно только одним способом: наполнив их жизнь высшим смыслом. В размышлениях героя появляется слово “истина”. Уволенный Вощев отправляется в “иной” город — искать работу и тот высший смысл, который дал бы потерявшему жизненный интерес человеку стимул к труду и повысил его производительность.

Озабоченный поисками истины Вощев попадает на стройку, где рабочие ему объясняют, что истину выдумать нельзя, до нее можно только доработаться (данное убеждение рабочих было основано, видимо, на положении марксистско-ленинской философии о практике как критерии истины). Поэтому Вощев решает больше не “выдумывать” и не вспоминать истину, а, став землекопом, познать ее на практике.

* * *

Переход рабочих с одного предприятия на другое или даже переезд в другой город (по своей ли воле — из-за плохих условий труда, по причине ли увольнения — из-за равнодушия к производству, как в случае с Вощевым) типичны для первой пятилетки: текучесть кадров была большая, а рабочие руки требовались везде; страна строилась. Пресса в это время полна рассказов о строительстве бурными темпами новых заводов, фабрик, электростанций, железных дорог. На фоне расширяющегося производственного строительства в стране оформляется, а иногда и практически воплощается в жизнь идея качественно нового жилья для рабочих, проходят конкурсы проектов социалистических городов и домов будущего. Тот “другой город”, в который приходит главный герой в поисках работы, тоже своего рода Город будущего: в нем должен быть построен “единый общепролетарский дом”, который станет для обитателей надежным спасением “от непогоды и невзгод” и куда войдут на “вечное, счастливое поселение” все жители старого города. К артели строителей, которая строит этот “общий дом пролетариату”, и присоединяется Вощев. Однако эта типичная жизненная ситуация в повести Платонова приобретает новое значение.

В мировосприятии советского человека рубежа 1920–
1930-х годов простые понятия “город”, “дом”, “строители” наполняются дополнительным смыслом. Что касается города, то именно он дает образ мечте о будущей счастливой жизни. В условиях сталинской пропаганды “город” противопоставляется “деревне”, в деле “построения социализма” городу отводится ведущая роль. Слова же “дом” и “строители” приобретают дополнительное метафорическое значение: сталинская фразеология опирается на “строительную” терминологию. Строительство социализма, к которому страна приступит с началом новой пятилетки, в официальной пропаганде будет прочно ассоциироваться с возведением дома, а существительное “строители” войдет в устойчивый оборот “строители социализма”. В художественном языке Платонова образы-понятия “город”, “дом”, “строители” аккумулируют все оттенки значений, свойственных эпохе. С проблематикой “города” в большой степени связана башня “общепролетарского” дома.

Мы уже соглашались с А. Харитоновым в том, что персонажи “Котлована” подчинены определенной задаче автора — показать советское общество во всем его своеобразии. По мнению исследователя, в характеристике платоновских героев преобладает тенденция к универсализации, они “выстраиваются в единую систему и становятся — вместе с выражаемыми ими мнениями, взглядами, позициями — гранями одного целого, которое, в первую очередь, наиболее сильно и ярко воспринимается читателем” (с. 195). Это “целое” и есть модель советского общества. С советским обществом частично отождествлялось понятие “строители социализма”. Посмотрим, что, с точки зрения Платонова, представлял собой “отряд строителей социализма” на фоне повседневности 1929–1930 годов.

Землекоп Чиклин — это основная “рабочая лошадь” первой пятилетки. На такую роль Чиклина в строительстве “общепролетарского дома” указывает, прежде всего, его фамилия (по наблюдению А. Харитонова, происходит от диалектного глагола “чикать” — бить). Чиклин “из пролетариата”, плоть от плоти революции и, следовательно, — “нынешний царь”, как иронично замечает сторож с кафельного завода. Однако социальное преимущество никак не сказалось на положении Чиклина: “со времен покорения буржуазии” Чиклин имел один, желто-тифозного цвета пиджак. Все время Чиклин проводил в работе, он “либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал”. Последняя характеристика важна — так же бездумно подобные Чиклины выполняли и приказы сверху.

Первый рабочий день Вощева на котловане заканчивается приказом Прушевского кончать работу:

“ — В понедельник будет еще сорок человек. А сегодня — суббота: вам уже пора кончать.

— Как так кончать? — спросил Чиклин. — Мы еще куб или полтора выбросим, раньше кончать не к чему.

— А надо кончать, — возразил производитель работ. — Вы уже работаете больше шести часов, и есть закон”.

Закон, на который ссылается Прушевский, — это “Постановление Народного комиссариата труда СССР от 27 февраля 1930 года № 74”, опубликованное в газете “Известия” 28 февраля: “О недопустимости удлинения рабочего дня и неиспользовании выходных дней”. Хотя ст. 103 КЗОТа тоже запрещала сверхурочные работы, однако в первую пятилетку со сплошными “прорывами” в экономике на это никто не обращал внимания, поэтому и потребовалось дополнительное постановление, напоминающее “о недопустимости удлинения рабочего дня”.

Если Чиклины были движущей силой первых пятилеток, то такие, как Сафронов, служили идейной опорой режима. В характеристике героя Платонов подчеркивает его убежденность в правоте проводимой политики и верность “генеральной линии”. Сафронов — типичный выразитель официальной идеологии; он даже назван “вождем ликбеза и просвещения” в пародийную параллель титулу Сталина “вождь всего прогрессивного человечества”.

Сафронов поддерживает позицию Сталина и по вопросу о классовой борьбе в полемике вождя с Бухариным и так называемыми “правыми”. Эта полемика получила отражение в речи Сталина на апрельском Пленуме 1929 года “О правом уклоне в ВКП(б)”. Сталин осуждает “немарксистский подход т. Бухарина к вопросу о классовой борьбе в нашей стране”11 , который состоит в том, что “тов. Бухарин думает, что при диктатуре пролетариата классовая борьба должна погаснуть”12 . В идеологической борьбе со своими противниками Сталин всегда прибегает к помощи Ленина: “Уничтожение классов путем ожесточения классовой борьбы пролетариата, — такова формула Ленина. Уничтожение классов путем потухания классовой борьбы и врастания капиталистов в социализм, — такова формула т. Бухарина”13 . Сафронов обобщает эту полемику в выражении: “жар жизни вокруг костра классовой борьбы”. Образ горящего костра опирается на центральные понятия в позиции “правых”: “погаснуть” и “потухнуть”. Платонов утрирует мысль вождя, который не согласен с тем, что классовая борьба должна “погаснуть”: “где же тогда греться активному персоналу?”

Характеристике героя как идейного представителя советского общества и опоры режима соответствует и его фамилия, которая, как пишет А. Харитонов, “происходит от канониче-ского мужского личного имени Софроний, от греческого soph-ron — здравомыслящий, благоразумный”. Харитонов обратил внимание и на другую деталь характеристики героя через его фамилию: “вместо орфографически точного, т.е. последовательно “здравомыслящего и благоразумного” написания Софронов, она дается в повести как Сафронов. Изменена всего одна буква, но этого достаточно, чтобы разрушить искомые “благомыслящим” героем порядок и совершенство” (с. 173).

Эта деталь важна, она акцентирует ту черту Сафронова, которая подтверждается и его высказываниями: лояльный режиму, Сафронов не слишком грамотен политически. К примеру, опираясь на его реплику о кулаках: “мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс”, исследователи платоновского творчества пытались найти в истории компартии такой пленум, который принял решение о “ликвидации кулачества как класса”. Однако ссылка Сафронова на пленум — лишь устойчивый оборот, речевой штамп, скрывающий неточность его политических знаний и поверхностность убеждений. Не было пленума, а была конференция аграрников-марксистов, где 27 декабря 1929 года выступил Сталин и провозгласил: “От политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества как класса”14 .

Приспособленец Козлов — третий представитель совет-ского общества. Он тоже участвует в общем “строительстве”; и таких, как эта “рвущаяся вперед сволочь”, при любом режиме бывает немало. С образом Козлова, ушедшего с котлована на общественную работу, связано несколько примет времени, не только ярко характеризующих этого рабочего, но и дающих материал для датировки повести.

Свое право на уход с тяжелой работы на котловане Козлов мотивирует тем, что “он видит в ночных снах начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чисто одетых людей”. Но “товарищ Романов” (Романов М. И.) никогда не был начальником Цустраха (Центральное управление социального страхования — орган при Наркомате труда СССР). А был тов. Романов начальником Главсоцстраха (Главное управление социального страхования — орган при Наркомате труда РСФСР). Начальником же Цустраха с марта 1929 года работал Котов В.15 . Опубликованные в прессе многочисленные документы по социальному страхованию подписаны то “начальник Главсоцстраха РСФСР тов. Романов”, то “начальник Цустраха тов. Котов”, а под некоторыми стоят подписи обоих начальников. Так что перепутать их было немудрено. Но Козлов не просто перепутал Котова с Романовым, он еще и не уследил за административными перестановками. Февраль-ский номер журнала “Социальное страхование” за 1930 год в разделе “Как живем, что делаем в Главсоцстрахе РСФСР” сообщает: “Вместо тов. Романова М. И. начальником Главсоцстраха РСФСР назначен зав. фондовым отделом Главсоцстраха тов. Михайлов М. К.”. Подпись Романова на некоторое время исчезает из документов, но в сентябре 1930 года опять появляется, сначала с расшифровкой: “за Народного комиссара труда РСФСР М. Романов”, а через некоторое время и “Нарком труда РСФСР М. Романов”. Таким образом, Козлов не только перепутал начальников (или возглавляемые ими ведомства), но и не был в курсе смещения с поста интересующего его лица, что возможно только в какое-то обозримое после этого смещения время, то есть не позднее весны 1930 года.

Прокомментируем и план личного “спасения” с котлована, который возникает у этого типичного советского приспособленца, — современному читателю платоновской повести он, скорее всего, не понятен. Догадываясь, что “строительство” на котловане расходится с обещаниями официальной пропаганды построить новую лучшую жизнь, Козлов решает покинуть “строительство котлована” и найти для себя более подходящее “строительство” — организационное: “перейти на инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей общественной пользе”. Осуществляет он свой план в высшей степени оригинально: объявляет остальным строителям, что пойдет в соцстрах “становиться на пенсию” и будет “за всем следить против социального вреда и мелкобуржуазного бунта”, и добивается, чтобы Жачев сильно ударил его головой в живот. Для чего? Об этом Жачев сказал пытавшемуся его остановить Чиклину: “Я хотел, чтоб он первый разряд пенсии получил!”.

Инвалид Жачев наверняка знал, что согласно “Положению о пенсиях и пособиях по социальному страхованию” (Постановление ЦИК и Совета Народных Комиссаров СССР), утвержденному 13 февраля 1930 года и опубликованному 19 февраля в газетах “Труд” и “Известия”, “если инвалидность наступила вследствие несчастного случая, связанного с работой по найму…”, пенсия будет выплачиваться “в размере полного заработка”. Такую пенсию и получил явившийся на котлован уже в качестве профсоюзного работника Козлов. Получать пенсию в размере полного заработка — совсем не то, что жить на обычную инвалидную пенсию. Для сравнения: безногий Жачев — тоже инвалид I группы — должен был получать около 20 рублей, если принадлежал к “контингенту империалистической войны”; “контингент гражданской войны” получал рублей на пять больше (до 1930 года включительно размер пенсии немного различался по областям, только с 1931 года введены единые нормы выплат; информацию о размере пенсий публикует журнал “Вопросы страхования”16 ), а Козлов, как бывший строительный рабочий, должен был получать около 70 рублей.

Кроме того, Козлов, как сказано у Платонова, “дополнительно к пенсии по 1-й категории обеспечил себе и натуральное продовольствие”:

“Зашед однажды в кооператив, он подозвал к себе, не трогаясь с места, заведующего и сказал ему:

— Ну хорошо, ну прекрасно, но у вас кооператив, как говорится, рочдэлльского вида, а не советского! Значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм!?

— Я вас не сознаю, гражданин, — скромно ответил заведующий.

— Так значит опять: просил, он, пассивный, не счастья у неба, а хлеба, насущного черного хлеба!? Ну хорошо, ну прекрасно! — сказал Козлов и вышел в полном оскорблении, а через одну декаду стал председателем лавкома этого кооператива”.

Такое поведение Козлова — образец не столько его политической безграмотности, сколько его тактики в достижении своих целей. Кооператив, в который зашел Козлов, не мог принадлежать к “рочдэлльскому виду” по той простой причине, что таких кооперативов в СССР не было, все были “советские” (“московские”).

Информация о рочдельских кооперативах периодически появляется в печати 1920-х годов — волею судьбы они объявляются главным антагонистом кооперативов “московского/советского типа”. Рочдельская кооперация — это свободный и независимый от государства союз добровольных членов, “московская” — государственная организация, почти обязательная для не лишенных прав граждан; рочдельская кооперация открыта для всех, “московская” — закрыта для “классово чуждых”; рочдельская кооперация распределяет прибыль между своими пайщиками, “московская” об этом и речи не ведет и т.д.17. Существенным отличием в работе этих диаметрально противоположных типов кооперации являлось и качество обслуживания. Рочдельские кооператоры требовали “продавать только доброкачественные продукты, соблюдая правильную меру и правильный вес”18 , чего в советских кооперативах, как свидетельствуют сообщения в официальной прессе, не было и в помине: информацией о многочисленных злоупотреблениях, порче товаров и отсутствии их в кооперативах наполнены периодические издания этого времени.

В угрожающей козловской аттестации заведующего кооператива (“Значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм!?”) напрасно слышат перекличку со сталинской статьей “Год великого перелома”, в которой Сталин неодобрительно отзывается о людях, не желающих признавать, что колхозы являются “столбовой дорогой” вовлечения крестьянских масс в дело построения социализма. Сталин и Бухарин в это время затеяли бурную полемику относительно того, какой должна быть столбовая дорога в социализм. Но реплика Козлова с разногласиями двух партийных лидеров не связана. Козлов, скорее всего, сознательно манипулирует понятиями: новый знакомый Козлова заведовал таким же кооперативом, какие были по всей стране, и “столбом” на той дороге, по которой страна шла в социализм, конечно, был. Заведующий, однако, был из тех, кто больше понимал, чем слышал (почти как другой платоновский герой, который “понимал еще больше, чем видел”): в ответ на замечание сделал Козлова председателем лавкома своего кооператива, учтя “не только ярость масс, но и качество яростных”.

Лавкомы (лавочные комиссии) — это органы рабочего контроля за деятельностью кооперативов, введенные как реакция на многочисленные злоупотребления в их руководстве: манипуляции с карточками, распределение дефицитных товаров по личным каналам, плохое качество и хранение продаваемых товаров, а чаще их полное отсутствие и пр. Однако вскоре после введения лавкомов в печати появляются сообщения о том, что лавочные комиссии не справляются с задачами рабочего контроля над кооперацией: они “сращиваются с кооперативным аппаратом и становятся участниками преступлений”19 ; звучит даже требование “перешерстить лавкомы, чтобы отсеялись все шкурники”20 . Председателем такого лавкома и был Козлов, а следовательно, и имел “натуральное продовольствие” “дополнительно к пенсии по 1-й категории”.

Свой социализм Козлов, таким образом, уже построил. Поэтому Козловым гордился профсоюзный лидер Пашкин, который, глядя на Козлова, “верил в тот близкий день, когда весь пролетариат примет образ авангарда своего: это и будет социализм”. Для окончательного построения социализма остальным рабочим осталось повторить путь первопроходца Козлова, который дает “ближним землекопам” напутственное пожелание: “Не будьте оппортунистами на практике!”. Вряд ли Козлов хотел предостеречь этим напутствием своих товарищей от союза с Бухариным и правой оппозицией. Но устойчивые газетные обороты типа “оппортунизм в теории и на практике”, “теоретические основы правого уклона и оппортунизм на практике”, тогдашние призывы в прессе: “усилим вооружение ленинского комсомола в борьбе с оппортунизмом в теории и на практике”21 , “усилим огонь по теории и практике правого уклона”22 , постоянные напоминания “партия ведет борьбу и против теоретических основ правого уклона, и против оппортунизма на практике”23 , — имели точного адресата — Бухарина. Козлов, скорее всего, об этом не знал.

Соответственно характеризуют Козлова и те “лозунги-песни”, которые он заучил и любит произносить, например: “Прелестна вы, как Ленина завет!” Они подобны той песенной халтуре, образцы которой приводит журнал “Культурная революция”. Например: “Сердце-то в партию тянет”24 .

Через имя автор дает Козлову определенную характеристику: доносчик; кляузник, обуреваемый комплексом власти; ночной рукоблуд и “рвущаяся вперед сволочь” (А. Харитонов, с. 174). Но некоторые черты этого социально-психологического типа раскрываются, как видим, только на фоне политической повседневности: нетвердая ориентация в событиях окружающей жизни, но зато уверенные действия в своих личных интересах; начетничество при отсутствии понимания, но в соединении с умелой манипуляцией формально усвоенными словами; глубинная пошлость и отсутствие всяких принципов.

Еще один типичный представитель этого времени — безногий инвалид Жачев. После двух войн, империалистической и гражданской, таких искалеченных людей в стране хватало, и положение их было тяжелым — мизерные пенсии выбрасывали из жизни тех, кто сделал революцию. В “Котловане” у Жачева несколько определений: “жирный калека”, “могучий увечный”, “урод империализма”, “безногий инвалид”. Из всех этих характеристик самым эмоционально окрашенным и даже возвышенным кажется слово “увечный”, но именно оно и было официальным термином для фактических изгоев общества. Несмотря на очевидность и необратимость увечья, такие люди обязаны были регулярно проходить экспертизу инвалидности. Журнал “Вопросы страхования” (1929, № 2) под призывом “Добиться улучшения экспертизы инвалидности” публикует фотографию одного из них: безногий человек в кабинете врача, и подпись “Увечник на приеме в БВЭ” (БВЭ — больница врачебной экспертизы). Причем инвалиды типа Жачева (многие из которых были участниками Гражданской войны) не только регулярно проходили экспертизу, но часто вовсе не могли получить инвалидности, в отличие от “инвалидов” вроде Козлова.

Искалеченность Жачева и отсутствие у него половины туловища для Платонова, безусловно, символичны: он не-
однократно подчеркивает, что Жачев — “урод империализма”. Эта аллегорическая деталь важна автору25 .

В положении Жачева Платонов акцентирует его “выброшенность”, а в позиции идейной — неуемное чувство социальной справедливости, непримиримость ко всему, что чуждо революции; оппозиционность. Жачев, который считает себя “по человечеству лучше”, облагает собственным налогом “достаточных лиц”, то есть советских функционеров; он мечтает убить “всех больших жителей своей местности <…> оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство”; за все его разоблачительные высказывания в адрес “новых буржуев” Жачева осуждает “носитель официальной идеологии” Сафронов, призывая “всецело подчиниться производству руководства”. Последнее обстоятельство очень важно: в этих упреках “верного ленинца” Сафронова А. Харитонов услышал отзвуки политических дискуссий 20-х годов, а в личности и позиции самогу мятежного обвиняемого — сходство с главным оппонентом Сталина, Л. Троцким. Харитонов подчеркивает, что свою борьбу со Сталиным Троцкий строил на обвинениях в “обюрокрачивании рабочего государства” и расслоении рядов правящего класса при сталинском режиме, констатируя появление среди коммунистов высокооплачиваемых функционеров-бюрократов. А. Харитонов отмечает, что “Жачев и личными своими чертами походит на “неистового Льва”: он беззастенчив, по-своему красноречив, склонен к демагогии”; “он, как и Троцкий, фанатик революции” (с. 207). Даже в фамилии героя отозвалась изначальная жесткость позиции Троцкого в вопросах коллективизации и индустриализации. И, безусловно, немаловажным объединяющим моментом в судьбе крупнейшего политического деятеля (фактически, второго лица в государстве) и безногого героя платоновской повести является именно “выброшенность”: в 1929 году Троцкого, одного из организаторов революции и победы в Гражданской войне, выставили из страны. Троцкий, конечно, не является в привычном смысле прототипом Жачева. Его тема — лишь часть образа Жачева и лишнее свидетельство ориентации писателя на идеологический контекст эпохи, а также особых принципов построения платоновского образа и многоплановости его художественного текста.

Председатель окрпрофбюро Лев Ильич Пашкин — главный объект нападок Жачева. Лев Ильич является высокооплачиваемым функционером-бюрократом. Пашкин “состоит в авангарде”, то есть является членом партии, и при этом живет “в основательном доме из кирпича, чтоб невозможно было сгореть”, ездит на автомобиле и получает паек. Пашкин исключительно дисциплинированный коммунист и откликается на все директивы партии. Как он реализовывал лозунг профсоюзов “лицом к производству”, мы уже оценили: “близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле как ко всякому производству”. Не оставил без внимания он и второй лозунг профсоюзной работы — “ближе к массам”. Во исполнение этого требования Пашкин, как сказано у Платонова, “научно хранил свое тело”. На его рабочем столе “находились различные жидкости и баночки для укрепления здоровья и развития активности”, из которых профсоюзный лидер время от времени выпивал по капле. И делал он это “не только для личной радости существования, но и для ближних рабочих масс”.

Эта платоновская ирония приобретет особую окраску, если учесть, что в начале 1930 года центральная пресса с удивительной регулярностью рекламировала три препарата “для укрепления здоровья и развития активности” — схожего наименования и, возможно, действия: “Секарская жидкость. Extractum testiculorum”, “Спермин-фармакон” и “Спермоль”26 . Назначение одного из них, “Спермоли”, реклама объясняла так: “Для укрепления всего организма, нервной системы, улучшения деятельности сердца и как общетонизирующее”. Про “развитие активности” в газетной рекламе “Спермоли” не было сказано ничего. Между тем названия препаратов, а также их состав (“вытяжка из семенных желез”) наводят на мысль об “активности” вполне определенного рода. Действие “Секар-ской жидкости” в газете никак не разъяснялось, но ее латинское наименование (Extractum testiculorum) эту версию укрепляет (testiculus — мужское яичко; мужская сила).

Не менее ироничен Платонов и в демонстрации отношения Пашкина к другим политическим кампаниям. Так, начиная с “Обращения ЦК ВКП(б)” 25 апреля 1926 года “О борьбе за режим экономии”27 , все последующие партийные документы вплоть до осени 1929-го призывают бороться “за режим экономии”. И Пашкин, продав свой старый экипаж, приезжал на котлован верхом на коне. А потом перестал “ездить всадником и прибывал на автомобиле”. Потому что “во время пеших отлучек Пашкина в глубь котлована” Жачев опоил его коня? Нет. Просто кампания борьбы “за режим экономии” пошла на убыль!

А история с бутербродом? Ноябрьский пленум ЦК ВКП(б) 1928 года призвал “с величайшей настойчивостью бороться за режим экономии в области расходования хлеба и со всякими растратами наших хлебных ресурсов”28 . Через год, тоже в ноябре, пленум ЦК заявил о “благоприятном ходе хлебозаготовок”, которые значительно превысили “результаты прошлых лет и позволили уже в текущем году создать резерв до 100 млн. пудов хлеба”29 . Такое изменение идеологической установки и отразил Платонов в сцене с “сытным бутербродом”, который “нечаянным движением” столкнул со стола “главный революционер” и который Пашкин поднял. “Не стоило нагибаться, — осадил его “главный революционер” <…> — на будущий год мы запроектировали сельхозпродукции по округу на полмиллиарда”. Пашкин живо вернул “бутерброд обратно в корзину для бумаг, боясь, что его сочтут за человека, живущего темпами эпохи режима экономии”.

“Пролетариат создает новые формы труда, новые отношения между людьми, создает новый тип человека — строителя социализма <…> Мы сдаем на слом старую экономику. И вместе с ней мы сдаем на слом старого человека. Люди, строящие социализм, — их миллионы — быстро перерабатывают и самих себя”, — с гордостью писала тогдашняя пресса30 .

“Котлован” — как раз о них — о людях, которые перерабатывают самих себя. Только пишет об этом Платонов не с гордостью. С горечью.

* * *

Из бытовой ситуации стройка становится символом времени, метафорой, идеологемой. “Мы строим и построим социализм”31  — таков оптимизм официальной пропаганды. В очерке Н. Немчинского “Повесть о Турксибе”32  приведены слова песни “Наш рапорт” (якобы коллективное творчество рабочих): “Построим мы социализма здание / Упорной волей, силою труда”. Абстрактная идея “строительства социализма” в языке и мышлении советского человека получает конкретный образ строящегося здания. И строго в соответствии с тенденцией времени основная метафора эпохи “строительство социализма”, как неоднократно отмечали в работах о “Котловане”33 , реализуется в строительстве “общепролетарского дома”. Но центральное событие платоновской повести больше, чем простая реализация этой метафоры.

Наименование объекта, на котором трудится артель строителей, постоянно изменяется: “единственный общепролетарский дом”, “общепролетарская жилплощадь”, “общий дом пролетариату”, “единый новый дом” и др. И по смыслу “общепролетарский дом” — образ многоликий. Это и новый дом, в котором “детский персонал” будет “огражден от ветра и простуды каменной стеной”. И новый город, который возникнет на месте старого, город — двигатель ускоренной индустриализации, форпост построения социализма. И социализм “в рамках одной страны”. И социализм в мировом масштабе. И такое общественное устройство, которое избавит человека от страданий и спасет от голода, болезней, трагедий и бед. И страна под названием Союз Советских Социалистических Республик, которая должна стать раем на земле, — “Эсесерша наша мать”, земля обетованная всех трудящихся, “общий дом пролетариату”. Так реализация метафоры превращается у Платонова в обобщение многих тем и проблем эпохи, а обычный строительный объект — в сложный аллегорический образ, который охватывает все теоретические аспекты и практические особенности “построения социализма” в нашей стране.

Дом, на строительство которого попадает главный герой повести, должен стать для будущих жильцов надежным укрытием от непогоды, “чтобы дети там росли и жили, защищенные стенами и людьми”. “Дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотой жизни, которая названа однажды душой”. Дом должен быть построен “вместо старого города”, где есть еще “бедные жилища и скучные условия, а также кладбища” и люди живут “дворовым огороженным способом”.

Но все-таки “общепролетарский дом”, как неоднократно подчеркивалось в литературе о “Котловане”, — не столько реалистический образ, сколько символ. Он опирается на общую тенденцию языка к метафоризации ключевого слова, а также на ключевые метафоры сталинской эпохи “строительство социализма” и “здание социализма”.

Строительство в городе “единого здания”, в которое “войдет на поселение весь местный класс пролетариата”, М. Геллер и А. Харитонов рассматривают как аллюзию на сталинское построение социализма в одной, отдельно взятой стране. Эту идею Сталин развивал в полемике с Троцким и его теорией “перманентной революции”, охватывающей сразу весь мир и переходящей из страны в страну. Сталин настаивает на возможности “победы социалистического строительства” сначала в одной стране, которая должна стать “очагом социализма в океане империалистических стран”34  и “базой мировой революции”35 . Вспомним Прушевского, мечтающего о башне в середине мира, которую построят после “общепролетарского дома” уже для “трудящихся всего земного шара”. Разумеется, в таких мечтах слышится отзвук актуальной политической полемики. “Общий дом пролетариату” — прежде всего, идеальное сооружение, предназначенное для счастья всех людей. Очень существенно, что в повести Платонова к возведению такого дома строители так и не приступили.

Однако у социализма существует не только идеальный, но и реальный аспект. И реальное “здание социализма” в жизни все же строится. Одновременно оно поднимается и в платоновской повести. В “Котловане” есть еще один “дом”, который обычно рассматривают как разновидность “общепролетарского”: вскоре после своего прибытия в Город Вощев наблюдает за строительством неизвестной башни (обратим внимание на эту деталь: тоже башни). Она-то и имеет черты реально строящегося “здания социализма”. Эта башня отчасти построена: “рабочие шевелились равномерно, без резкой силы, но что-то уже прибыло в постройке для ее завершения”. Наблюдение за башней позволяет Вощеву осознать побочный эффект “строительства” (фрагмент, сокращенный писателем на стадии правки машинописи): “Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? <…> Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет?”. Мысль о негативных последствиях и бесчеловечном характере “социалистического строительства” еще более резко и наглядно выражена в словах Сафронова. Постройку “общепролетарского дома” он описывает так: “Мы все свое тело выдавливаем в общее здание (зачеркнуто. — Н. Д.) для общего здания”. Идею этих фрагментов Платонов повторяет неоднократно, создавая картину почти телесного перехода людей в возводимые ими сооружения.

На эмоциональном уровне образ понятен: так как в нищей стране не было ни средств, ни ресурсов, “строительство” (социализма, страны, городов, промышленности и пр.) осуществлялось только за счет колоссального напряжения сил “строителей”. Они трудятся с утра до позднего вечера, часто по ночам и в выходные дни; работают до изнеможения, а изнемогают до смерти; отдают “общему дому” всю свою энергию, изнуряют и калечат тело. И только так “здание” сооружается — из самих строителей, превращающихся в “строительный материал”. Комментируя соответствующие фрагменты “Котлована”, М. Золотоносов приводит свидетельство одного из представителей того поколения, к которому принадлежал и Андрей Платонов: “Весь трагизм нашего поколения в том и заключается, что оно было дважды строительным материалом, дважды — лишь средством, а не целью, не самоцелью. Но пришло время — и в сознании современника идет обратный процесс”36 . Критик развивает эту мысль: “Для Платонова время пришло к концу 20-х годов: именно тогда он и ощутил весь “трагизм поколения”, всю безнравственность “строительной жертвы””37 .

Живой строительный материал — только одна из особенностей реального “здания социализма”. Следующий поворот аллегорического сюжета посвящен его “котловану” и некоторым чертам фактического, а не воображаемого процесса “строительства”.

Строительство “общепролетарского дома” начинается с рытья котлована. Однако скорость работ не устраивает начальство (“темп тих”). Для увеличения темпов строители, оставив котлован, переходят в овраг, потому что “овраг — это более чем пополам готовый котлован”. Когда же в “овражном котловане” “маточное место для будущего дома было готово”, вновь недовольное начальство решает, что масштаб дома “узок” для будущего счастливого пролетариата, и отдает приказ разрыть маточный котлован вчетверо больше. Пока приказ дошел до строителей, эта цифра еще увеличилась (“в шесть раз больше): “темп” снова оказался “тихим”. Даже не начав строить дома, строители оставляют и второй, “овражный котлован”, чтобы помочь деревне с коллективизацией. Завершается повесть возвращением на котлован не только самих строителей, но и колхозников, которые тоже “в пролетариат хотят зачисляться”. Поэтому котлован вновь начинают разрывать — еще шире и глубже.

В превратностях этого “котлованного строительства” М. Золотоносов увидел “обобщенный образ общественного развития в 1929–1930 годах”38  и принципа сталинской внутренней политики — не решив одних задач, целиком переключиться на другие. Так в 1928 году Сталин приступил к быстрой индустриализации и ускоренной коллективизации, хотя основная проблема предыдущего курса — товарооборот между городом и деревней — не была решена; так он будет действовать и впредь.

Растущие планы организаторов “строительства” приводят к бесконечному рытью все углубляющегося котлована. На этом фоне умирают или гибнут: буржуйка Юлия, социалист Сафронов, приспособленец Козлов, мужик с желтыми глазами и другой — “смертельный вредитель Сафронова и Козлова”, мужики-подкулачники, активист и прочие. Еще живой Сафронов объясняет “ликвидацию кулачества как класса”: “Это монархизму люди без разбора требовались для войны, а нам только один класс дорог, — да мы и класс свой скоро будем чистить от несознательного элемента”. Подлежащий “ликвидации” мужик высказывает пугающее предположение: “Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и войдет в социализм один ваш главный человек!”. И действительно, количество трупов в “Котловане” растет в геометрической прогрессии, так что итог строительства, пропасть котлована, воспринимается как могила и врагов пролетариата, и самих строителей.

Этому шествию смерти по “Котловану” в полной мере соответствовала массовая гибель людей в стране. Запущенный революцией механизм истребления работал безотказно, постепенно набирая обороты и увеличивая радиус действия. Преследовали и убивали: представителей враждебных классов, идейных противников, политических соперников и прочих потенциальных врагов, а затем — “несознательных элементов” своего класса, бывших соратников и, наконец, самых ярых сторонников революции. По мнению М. Геллера, “единственный из писателей своего времени, Платонов понял неумолимый характер механизма геноцида, пожирающего тех, кто привел его в движение”39 .

Итак, “общепролетарский дом”, предназначенный для спасения людей “от непогоды и невзгод”, является и реалистическим образом, и образом-символом. С ним связан и один из главных символов “Котлована” — сирота Настя. Образ Насти дан писателем так же, как и образ “общепролетарского дома”: его смысловой компонент опирается на несколько близких, но не тождественных значений и в ходе повествования допускает ряд сдвигов. При этом трагическая история Настиной жизни типична для ребенка непролетарского происхождения и иносказательна от первого до последнего эпизода. Аллегорическое значение имеют детали биографии и личные черты маленькой героини, обстоятельства появления при “общепролетарском доме” и смерть.

Настя — дочь “буржуйки” Юлии, которую еще до революции любили пролетарий Чиклин и интеллигент Прушевский. Как все “буржуи”, Юлия обречена. Девочка же спасена от почти верной смерти (Анастасия40 , как отмечали многие исследователи, в переводе с греческого означает воскрешенная) и вынесена пролетарием Чиклиным из “гроба”, в котором осталась лежать ее мертвая мать. Чиклин приводит Настю на стройку. Но девочка тоскует по умершей матери, не выдерживает такой жизни и тоже умирает.

Символичность этой ситуации обратила на себя внимание уже с первой публикации “Котлована” на Западе. А. Киселев, откликнувшийся в 1970 году на появление столь необычного произведения советского писателя статьей в журнале “Грани” (статья опубликована под псевдонимом А. Александров), высказал предположение, что повесть А. Платонова посвящена судьбе России: умершая и оставленная лежать под спудом мать Насти символизирует вечную Россию, Россию историческую, ушедшую в прошлое без возврата; сама же Настя является символом новой советской России41 , ставшей “сиротой” без России исторической и по этой причине погибающей. Жаль, что исследователи прошли мимо этого ценного наблюдения. Сравнение маленькой героини с юной страной находит подтверждение в тексте “Котлована”: Платонов неод-нократно ставит Настю в прямую параллель с “девочкой-эсесершей”. При такой интерпретации двух героинь — матери и дочери, старой и молодой — значимыми оказываются юность, буржуазное происхождение и сиротство девочки. Они указывают на молодость страны, которая была плотью от “буржуйской” плоти, но в новых исторических условиях осиротела и пытается забыть о своем происхождении.

Платонов всегда был убежден в непролетарском родословии советской России и повторял эту мысль неоднократно, например, в ранней статье “Воспитание коммунистов” (1920): “Пролетариат рожден буржуазией и тоже не сбросил, еще носит буржуазные многие замашки, буржуазную привычку мыслить и жить. С этим надо кончить. Прошлое на-
до отрубить от грядущего, раз навсегда забыть вчерашний день”42 .

Маленькая героиня “Котлована” как раз и воплощает эту давнюю мысль писателя: рождение нового общества от буржуазии, отрыв прошлого от грядущего, забвение вчерашнего дня. Но теперь Платонов это не только не приветствует, но видит в таком отрыве опасность для советской России.

Настю часто связывают с темой “социалистических/пролетарских детей” и “социалистического поколения”. Однако пролетарским ребенком она не была. Более того, знакомство с документами конца 20-х—начала 30-х годов показывает типичность Настиной судьбы именно для “буржуазных” детей и обилие сирот “непролетарского происхождения” в молодой стране Советов, а также наводит на мысль о том, что Платонов не случайно выбирает такого ребенка для олицетворения “девочки-эсесерши”. Периодические издания этого времени поражают как представительностью детской темы, так и строгой дифференциацией детей по социальному происхождению: “новое поколение” отождествляется только с детьми рабочих, батраков, бедноты и колхозников. За ними видят будущее, о них предлагают заботиться, для них требуют школ, дошкольных учреждений и пр. О печальной судьбе других детей говорят неофициальные вестники эпохи — письма.

Больше всего свидетельств о трагической участи “классово-чуждых” детей в письмах “раскулаченных” и сосланных на север крестьян: от голода, холода и неустроенности их дети ежедневно умирали сотнями. Как подтверждают документы, целые штабеля из детских трупов можно было видеть вблизи тех мест, где жили переселенцы. Письма и жалобы крестьян полны отчаяния: “Дети не должны умирать как класс”43 ; “Это была революция. Она всегда побеждает, имея жертвы”44 , но нельзя приносить “детей в жертву революции”45 . Отправляясь в ссылку, многие крестьяне просили власти оставить детей у родственников, но им отвечали: “Мы хотим вырвать зло с корнем”46 . И вот для олицетворения молодой пролетарской страны Платонов выбирает одну из таких многочисленных “буржуазных” детей-сирот, очевидно, не без полемики с официальной идеологией, которая не оставляла им будущего. Писатель как бы предупреждает: “девочка-эсесерша” сама разделит судьбу детей, принесенных в жертву социализму.

Порой в повести Настя олицетворяет собой не столько “девочку-эсесершу”, сколько “новое историческое общество”, с которым ее связывают личные черты, также имеющие аллегорическое значение.

Настя воплотила все грани и оттенки молодой страны Советов, как “общепролетарский дом” воплотил идею “строительства социализма”. Еще одна печальная особенность Настиного прообраза — “девочки-эсесерши” — состоит в контрасте между благоустроенностью номенклатуры и нищетой большей части населения страны. “Социализмом в босом теле” называет девочку Платонов, проводя аналогии с разоренной Россией, строящей социализм. Она обречена на гибель еще и потому, что из ее худенького и бедного тела Пашкин — это воплощение материальных устремлений наиболее активных “строителей социализма” — “сало съел”.

Именно такой и видел Платонов современную советскую Россию — юной сиротой непролетарского происхождения, не знающей Отца и демонстративно отрекшейся от матери, но помнящей ее и тоскующей по ней; босой и голодной; разоренной и разоряемой; грубой и обработанной демагогией. Все детали Настиной биографии, обстоятельства появления на котловане и смерть — в аллегорической форме изображают безысходность трагических поворотов российской истории, как их понимал Платонов; его представление о сущности сов-ременного общества и опасения писателя за будущее молодой страны.

После смерти матери Настя оказывается на стройке. Сюда девочку привел Чиклин, здесь она и поселилась, став для землекопов своего рода наглядной заменой еще не построенного “общепролетарского дома” — “веществом создания и целевой установкой партии”; “будущим радостным предметом”, ради которого стоит жить и работать. При этом Платонов называет Настю и “фактическим социализмом”. Таким образом, по совокупности обстоятельств и из прямого авторского текста понятно, что Настя олицетворяет и наличную реальность социализма, и уже “построенное” советское общество, и то будущее, которое создается, и тех людей, для которых строители трудятся. Короче говоря, девочка и дом — одно и то же, так что она могла бы смело сказать: “Дом, который вы предполагаете строить, — это я”.

Настя умирает. Платонов недвусмысленно называет умершую девочку — “настоящее” советской России — “мертвым семенем будущего”. На аналогии будущего молодой страны с судьбой умершей девочки и основан трагизм финала “Котлована”. Смерть связывает Настю, олицетворяющую юное пролетарское государство, с теми детьми непролетарского происхождения, которые были “принесены в жертву революции”. Труп Насти (а в ее лице и этих детей), погребенный вблизи котлована, становится тем краеугольным камнем, на котором будет возводиться все здание. Литературоведы квалифицировали захоронение Насти в фундаменте будущего дома как “строительную жертву”, сравнив такое захоронение с языче-ским обычаем закладывать в фундамент живое тело. Захоронением мертвой Насти — “строительной жертвы” и жертвы строительства — котлован под будущее “здание” превращается в могилу47 .

Страна Советов, с которой Платонов сопоставляет свою юную героиню, имеет в повести два близких по значению, но не тождественных именования: “девочка-эсесерша” и “эсесерша наша мать”. Так как СССР считался “общим домом пролетариату” и был тем местом, в котором возводилось “здание социализма”, то “эсесерша-мать” естественно ассоциируется и с “общепролетарским домом”, и с городом, где его строят и куда в поисках истины приходит Вощев. Этот многогранный Город вбирает в себя всю актуальную политическую проблематику “города” и расширяет свои границы до размеров страны. Но окончательное разрешение проблема “другого города” получает только в ретроспективе культуры.

* * *

Предзнаменованием трагического финала “Котлована” и зловещим прологом к деревенской части является история с гробами, которую Платонов перенес из написанного незадолго до повести киносценария “Машинист”. Эти гробы крестьяне приготовили в преддверии коллективизации, спрятали в овраге как свое последнее и самое дорогое имущество, к которому приставили охрану — мужика с желтыми глазами. Гробы нашли строители дома и два из них взяли для Насти — живой цели и смысла своего труда. За гробами приходит на котлован другой мужик, Елисей, требуя их назад со словами: “У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь цельное хозяйство!”. Появление же гробов Елисей объясняет так: “Мы те гробы по самообложению заготовили”.

“Самообложение” — вид местного налога и фактически принудительное изымание денежных средств у сельского населения. К собранным “по самообложению” средствам местная власть часто относилась бесхозяйственно и безответственно, что констатируют и периодические издания. Поэтому крестьяне, измученные всякими налогами и поборами, сдавать деньги на “самообложение” не хотели: “Советской власти нужно строить, пусть сама и строит, а мы и так проживем”. Однако советская власть процесс по сбору средств (а так же их расходованию) строго контролировала и “на самотек” не отпускала — принятием соответствующих законов, установлением “рекомендуемого” процента отчислений48  и пр. Таким образом, само слово “самообложение” должно было восприниматься с иронией. Но платоновские крестьяне, заготовившие гробы впрок, сделали это действительно “по самообложению”, то есть на свои кровные деньги и по взаимному согласию, а не на “средства самообложения” (им бы этого никто не позволил).

Вслед за основной партией гробов отправляется в деревню Вощев, за последними двумя уходит и Чиклин. Эти два гроба потребовались для убитых в деревне Сафронова и Козлова. Необходимость отправки туда рабочих Пашкин объясняет так: “Бедняцкий слой деревни печально заскучал по колхозу и нужно туда бросить что-нибудь особенное из рабочего класса, дабы начать классовую борьбу против деревенских пней капитализма”.

Сафронов и Козлов, таким образом, оказались в деревне во исполнение решения ноябрьского пленума 1929 года “направить на укрепление колхозов не менее 25.000 раб. с достаточным организационным и политическим опытом”49 . В начале 1930 года газеты полны сообщений о подготовке, отправке и “движении рабочих колонн в деревню” в помощь начавшейся “сплошной коллективизации”, о “рабочем шефстве над деревней”50  и т.д.

Пашкин называет крестьян, против которых посланные в деревню особо сознательные рабочие должны вести классовую борьбу, “пнями капитализма”. Так переделал Платонов устойчивый фразеологический оборот времени — “выкорчевывать корни капитализма”: “Мы выкорчевываем последние корни капитализма в нашей стране”51 . Сталин предлагал даже “выкорчевывать с корнями”, например, “выкорчевать с корнями все и всякие буржуазные теории”52 . Чуткий к слову А. Платонов “исправляет” главного специалиста по русскому языку: уж если что-то выкорчевывать, то пни (выкорчевывать корни — очевидная тавтология). Кроме того, он пародирует и идею Сталина о капиталистической опасности со стороны крестьян: если с ними так серьезно борются, то пусть будут хотя бы “пнями”, а не “корнями”.

Собственно деревенская часть “Котлована” начинается с прихода в деревню Чиклина, который первым делом попадает на “обобществленный двор № 7 колхоза имени Генеральной линии”, где живет “активист общественных работ по выполнению государственных постановлений и любых кампаний, проводимых на селе”. Этот активист — один из ярких персонажей повести. Он проводит разделение крестьян по классовому составу, “ликвидацию кулачества как класса посредством сплава на плоту”, запись в колхоз и т.д.

Понятие “активист” применительно к общественной жизни нашей страны сначала было достаточно новым и устоялось только к концу 20-х годов. “Политический словарь” 1928 года под редакцией А. Стецкого дает еще такое определение: “Активист — сторонник решительных действий; в некоторых странах (например, в Финляндии) активист то же, что фашист”. Но приблизительно с 1929 года этот термин все прочнее входит в жизнь нашего народа. С января 1929-го начинает издаваться журнал “Советский активист”, который в первом номере поясняет: “Сплоченная вокруг советов и партии армия работников и составляет наш актив”. В конце 1929 — начале 1930 года, то есть в период проведения “сплошной коллективизации”, понятие “активист” на некоторое время закрепляется за деревенской жизнью.

Вот чем пугает платоновский активист уже записанных в колхоз крестьян: “А знаете ли вы, что такое расколхозивание? Имейте же в виду, что это вам будет не раскулачивание, когда каждый неимущий рад! Я и неимущего расколхожу!”.

И периодические издания конца 1929 — начала 1930 года, и отчеты в ЦК областных партийных руководителей, и письма самих крестьян наряду с информацией о коллективизации полны свидетельств о “чистке колхозов” и изгнании из них некоторых членов. Официальная версия этого мероприятия: многие колхозы “засорены” кулаками и являются “лжеколхозами”, поэтому подлежат “чистке”. Газеты пишут о “попытках кулачества пролезть в колхозы” и “взорвать их изнутри”53 . В ответ на это ОГПУ рапортует о массовом исключении из колхозов: “Всего по округу вычищено 1168 хозяйств”54 . Но уже и сами партийные лидеры признают, что многие “товарищи наделали глупостей, когда исключали середняков из колхозов”55 . Крестьянские же свидетельства об этом — самые горькие: некоторых из них сначала загнали в колхоз со всем имуществом, а потом выгнали — уже без имущества:

“В 1930 году отец вступил в колхоз и все сдал: и скотину, и мельницу, и инвентарь. А зимой нас из колхоза вычистили”56 .

Понятно, что таким “расколхозенным” крестьянам было гораздо хуже, чем раскулаченным.

А к тем крестьянам, которые еще не решились вступать в колхоз, активист обращается с такими словами: “Вы, что ж, опять капитализм сеять собираетесь или опомнились?” “Сеять капитализм” — снова Платонов переиначивает излюбленные обороты Сталина, на этот раз — “насаждать колхозы”, “пересаживать” их:

“Советская власть правильно учла растущую нужду крестьянства в новом инвентаре <…> вовремя оказала ему помощь в виде <…> насаждения колхозов”57 ;

“Необходимо еще кроме всего прочего насаждать в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов”58 ;

“Нельзя насаждать колхозы силой <…> Нельзя механически пересаживать образцы колхозного строительства в развитых районах в районы неразвитые”59  и пр.

И снова, переиначивая, Платонов пародирует вождя: “сеять капитализм” есть некое отрицательное поведение, противоположное положительному — “насаждать колхозы”.

Ликвидировав кулачество как класс “посредством сплава на плоту” и отрапортовав об этом в район, активист все же недоволен своей деятельностью: “пора уж целыми эшелонами население в социализм отправлять”. В этой фразе М. Золотоносов и другие исследователи60  отмечают перекличку с высказыванием Сталина: “Новое и решающее в нынешнем колхозном движении состоит в том, что в колхозы идут крестьяне не отдельными группами, а целыми селами, волостями, районами, даже округами”61 . Свою мысль о росте колхозного движения Сталин повторяет неоднократно: “Крестьяне пошли в колхозы, пошли целыми деревнями, волостями, районами”62 .

Сталинская фразеология во многом формировала язык периодики и через нее — части населения страны. Оборот “не отдельными группами, а целыми селами, волостями, районами” или “целыми деревнями, волостями, районами” стал штампом и породил серию подобных высказываний, например: “Целыми сменами, цехами, заводами вступали рабочие в ряды большевиков”63 . Что не ускользнуло от внимания Платонова: в его повести посетители приходили в пивную “целыми дружными свадьбами”. Однако во фразе: “пора уж целыми эшелонами население в социализм отправлять” стоит обратить внимание на слово “эшелон”. Платонов не столько воспроизводит структуру и лексику первоисточника, сколько корректирует его реальностью:

“Органы ОГПУ обязаны тщательно наблюдать за отбором высылаемых и за проведением раскулачивания <…> Коменданты сборных пунктов непосредственно связаны с ячейками органов ТО ОГПУ, ведающих составлением эшелонов”64 ;

“Перевозка производится целыми эшелонами в составе 44 теплушек”65 ;

“На 26 марта принято из намеченных нам 130 эшелонов по краю 95 эшелонов кулацких семей в количестве 169 901 чел., мужчин 54 447, женщин 51 967 и детей 63 487 чел.”66 ;

“В лагере уже поселены десятки тысяч людей всех возрастов и каждый день прибывают все новые и новые эшелоны”67  и т.д.

Потому и называет платоновский активист плот, посредством которого “ликвидируется кулачество”, — “кулацким речным эшелоном”.

Так писатель подводит печальный итог коллективизации и индустриализации как составных частей сталинской политики по построению социализма в СССР. И делает он это с помощью сталинской же цитаты, в которой заменяет слово, на то, которое более соответствует реальности.

Главный герой повести Вощев обращается к активисту со своим сакраментальным вопросом: “А истина полагается пролетариату?”. — “Пролетариату полагается движение”, — отвечает активист, следуя за устойчивыми оборотами времени: “революционное движение”, “рабочее движение”, “профдвижение”, “колхозное движение”, и за сталинской манерой вдалбливать в головы слушателей ключевое слово:

“Теория преклонения перед стихийностью решительно против революционного характера рабочего движения, она против того, чтобы движение направлялось по линии борьбы против основ капитализма, — она за то, чтобы движение шло исключительно по линии “выполнимых”, “приемлемых” для капитализма требований <…> Она за то, чтобы партия вела за собой движение, — она за то, чтобы сознательные элементы движения не мешали движению идти своим путем”68 ;

“Иногда спрашивают, нельзя ли замедлить темпы, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи”69 .

Мысль о неуклонном движении пролетариата к социализму Платонов корректирует печальной реальностью: “а все, что навстречу попадется, то все его: будь там истина, будь кулацкая награбленная кофта, все пойдет в организационный котел, ты ничего не узнаешь”. Факты хищения кулацкого имущества во время раскулачивания (этой формы “колхозного движения” и разновидности “революционного движения”) хорошо известны.

Последняя в жизни активиста директива осуждала его за то, что он ищет чего-то “после колхоза и коммуны более высшего и более светлого, дабы немедленно двинуть туда местные бедняцко-середняцкие массы”, и за то, что “просит прислать ему примерный устав такой организации”.

“Примерных уставов” рекомендуемых крестьянам “организаций” было разработано два. Первый опубликован 6 февраля 1930 года, в самый разгар коллективизации. Этот устав, на основании которого сначала и создавались колхозы, а также обобществлялось все имущество крестьян, включая постройки, мелкий скот и пр., давал установку на коммуну. Когда же до руководства страны стали доходить сведения о массовых выступлениях крестьян, доведенных до отчаяния прежде всего потерей своего имущества, власть принимает решение в срочном порядке выработать новый устав колхозов, теперь уже на основе сельхозартели. Этот новый “Примерный устав сельхозартели” был опубликован 2 марта вместе со статьей Сталина “Головокружение от успехов”. Все страсти вокруг устава возникают после этой публикации. “Активисты” возмущены и говорят о вредительстве, у крестьян же появляется надежда. Устав от 6 февраля называют “старым”, а от 2 марта — “новым”:

“Колхозы росли, как грибы, и местные и районные работники хватались за голову, которая у них кружилась от успеха <…> И вот, статья т. Сталина и устав, в котором ряд изменений и дополнений. Газету пытались спрятать (Шиш. Дубр. с/с). Крестьянам, которые на собрании цитировали новый устав, грозили: “Кулацкие подпевалы, взять на карандаш””70 ;

“Мужики села Каменки просят, чтобы собрали собрание и зачитали новый устав”71 .

Почти все рассмотренные нами коллизии и эпизоды деревенской части “Котлована” связаны с творцами и исполнителями сталинской политики по “социалистическому преобразованию деревни”. Однако эмоциональным центром и вершиной трагизма в платоновской повести являются прежде всего судьбы крестьян. Многие обстоятельства коллективизации и раскулачивания известны и по другим литературным источникам. Но уникальность “Котлована” состоит именно в оценке случившегося с крестьянством в процессе этого “преобразования”: Платонов изображает трагедию крестьянства как прижизненную смерть души.

Тема смерти задана уже в сцене прихода Елисея на котлован — за спрятанными в овраге гробами. Они нужны тем крестьянам, что “уже ликвидировали нажитое имущество” или сдали его “в колхозный плен”. Один из них объясняет свое состояние: “душа ушла изо всей плоти”. Некоторые мужики оказались более просвещенными: “один сподручный актива научил их, что души в них нет, а есть лишь одно имущественное настроение, и они теперь вовсе не знали, как им станется, раз не будет имущества”. Колхозники признаются: “В нас один прах остался”, — и живут “в душевной пустоте”.

Платоновская метафора внутреннего опустошения и омерт-вения современного крестьянина (“без души”) опиралась на широко известные и часто цитируемые высказывания Ленина “об уничтожении в середняке того, что чуждо и враждебно пролетариату — собственнической половины крестьянской души”72 . Атеист Ленин употребляет слово “душа” как метафору внутренних устремлений человека. Мощная атеистиче-ская пропаганда этого времени строилась на отрицании Бога и, конечно, души.

Сталин в статье “Ответ товарищам колхозникам” назвал крестьян, выходящих из колхозов, “мертвыми душами”: “Уходят из колхозов, прежде всего, так называемые мертвые души. Это даже не уход, а обнаружение пустоты. Нужны ли нам мертвые души? Конечно, не нужны”73 . Их, ставших теперь “прахом”, никому не нужных и приводит Вощев в город, как он выражается, “для утиля”: “зачисляться в пролетариат”, “выдавливать свое тело в общее здание” и разделить судьбу рабочих в пропасти котлована.

* * *

Через весь сюжет “Котлована” проходит эта странная деятельность Вощева: сбор “всех нищих, отвергнутых предметов, всей мелочи безвестности”, “истершейся терпеливой ветхости”, “вещественных останков потерянных людей”, “ветхих вещей”, которые он упорно складывает в свой мешок, присоединяя к его содержимому и ставших “прахом” колхозников. С мешком, в котором “он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности”, безработный Вощев приходит в “другой город”; мешок остается при нем до последней страницы и как бы связывает сюжет “Котлована”. Цель, которую преследует Вощев, собирая “вещественные останки”, Платонов формулирует неоднократно: “для социалистического отм-щения”, “чтобы добиться отмщения”, “для будущего отмщения”, “на вечную память социализму”.

К этой части сюжета платоноведение обращалось неоднократно и почти единодушно объясняло повышенный интерес Вощева к сбору вещей и “праху” исключительно влиянием философии Н. Федорова. Однако данная деятельность героя имеет смысл не только в философском, но и в реальном контексте 1929–1930-х годов и связана с одной из кампаний этого времени — сбором утильсырья. Платонов говорит об этом прямо: “утилем” называет содержимое вощевского мешка Настя, “утилем” оно названо и в авторском тексте. В конце повести у Вощева, который складывает назад в мешок осмотренные Настей “ветхие вещи”, заболевшая девочка спрашивает: “Вощев, а медведя ты тоже в утильсырье понесешь?” На что тот отвечает: “А то куда же? Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!”. Настя не отступает и продолжает интересоваться: “А их?” — спрашивает она про “лежащий на дворе колхоз”. И действительно, спустя некоторое время, уже после смерти девочки, Вощев возвращается на котлован со своим мешком и приводит с собой и медведя, и колхоз, объясняя: “Мужики в пролетариат хотят зачисляться. И я их привел для утиля”.

Трудно сказать, насколько руководство страны действительно верило в возможность таким способом создать сырьевую базу промышленности и собрать средства на индустриализацию, но к концу 1929 года призывы собирать утильсырье становятся все настойчивее, а в первых числах января 1930 года средства массовой информации оповещают о начале “месячника по сбору утиля”. Главная газета страны “Правда” 3 января пишет: “С 1 января по всей московской области начался месячник по сбору утильсырья. Эта кампания является началом ударной работы по сбору утиля по всему нашему Союзу”. Газета акцентирует и главную цель сбора утильсырья — “создание валютных ресурсов”.

Чтобы как-то активизировать население и подвигнуть его на сбор тряпья, газеты и журналы публикуют рассказы о “Вечерах рваной галоши”. К примеру, как сообщает журнал “Культурная революция” (№ 5), в Саратове право прохода на вечер давали два килограмма утиля, и саратовцы шли “с большими мешками”, в которых лежали “стекло и тряпки, кости и бумага, железо и рваные галоши”.

Вощев, таким образом, включается в общую кампанию по сбору утиля, который должен стать сырьем для промышленности и создать “валютные резервы”.

Во всех публикациях на темы утильсырья особо акцентированы два слова — отходы и отбросы:

“Утилем или утильсырьем называются все пригодные на переработку отбросы и отходы крестьянских хозяйств, городского населения, промышленности, транспорта и всех других учреждений и организаций. К таким отбросам и отходам относятся: тряпье, пошивочные обрезки, старая резина, изношенная обувь”74 .

Вощев присоединяет к ним и ставших “прахом” мужиков-колхозников, которые тоже оказываются “отходами и отбросами крестьянских хозяйств”. Их-то он и приводит на котлован — “зачисляться в пролетариат”.

Андрей Платонов — писатель, особенно чуткий, во-первых, к бедам и страданиям своего народа, а во-вторых, к слову и его внутреннему значению.

Кроме сырья и валюты, на проведение индустриализации требовались еще и люди. Как мы писали, основным поставщиком “рабочей массы” была деревня. Крестьяне, уходившие в город на заработки, назывались “отходниками”. В результате коллективизации и раскулачивания это движение приобрело массовый характер и в официальной литературе называлось “неорганизованным отходничеством”. С упоминания об отходниках и начинается действие повести: в одной из первых сцен появляется “Пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий”.

Лексемы “отходы” и “отходники” имеют общий корень. Платонов опирается на это родство и внутреннюю перекличку слов. Языковая ассоциация подкрепляется эмоциональной. Один из крестьян в декабре 1929 года горько признает: “С нами в настоящее время обращаются как с тряпками”75 . Это ощущение было, вероятно, более или менее всеобщим: Никита Хрущев в своих воспоминаниях пишет, что Сталин относился к крестьянству, как к отбросам. Газетная формула “отходы и отбросы крестьянских хозяйств и городского населения” неизбежно должна была ассоциироваться с теми людьми, которых коллективизация деревни выбросила в город и которых поглотила и “переработала” индустриализация. На этой внутренней игре смыслов и построена финальная сцена “Котлована”. Так переосмысляет Платонов декларированные Сталиным задачи современной политики — уничтожение противоположности между городом и деревней и смычку пролетариата с крестьянством, актуальные для 1930 года темы “отходов” и “отходничества”, людских и сырьевых ресурсов для промышленности.

Вощев приводит мужиков, к которым руководство страны относилось как к тряпкам и отбросам, в город “для утиля”, где те “хотели спастись навеки в пропасти котлована” и спастись, конечно, от коллективизации. Любопытно, что подобные ассоциации строящегося социализма с пропастью, которая засосет и плоды сталинской кампании по сбору утильсырья, возникают не у одного Платонова. В письме 1930 года, написанном анонимным автором (по языку понятно — из простого народа) во власть, есть и такие слова: “Сталин за сырье, кожи и конские хвосты заграницей наменяет много тракторов. Они по этой трясучей пути загудят прямо в пропасть”76 . Что же касается финала платоновской повести, то он вновь возвращает, но на более трагической ноте, к теме “отходничества”, с которой повесть и началась, — композиция “Котлована” замкнулась в кольцо.

 1 Ершов Л.Ф. История русской советской литературы. М.: Высшая школа, 1982. С. 99.

 2 Павловский А. Яма: О художественно-философской концепции повести Андрея Платонова “Котлован” // Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 38.

 3 Харитонов А. Способы выражения авторской позиции в повести Андрея Платонова “Котлован”: диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. СПб., 1993. С. 195 (далее ссылки на эту работу даются в тексте).

 4 Сталин И. Год великого перелома // Сталин И. Вопросы ленинизма. М.: Партиздат ВКП(б), 1937. С. 290.

 5 Там же. С. 289.

 6 См. об этом: Плакат ГИЗ “Ты знаешь завет Ильича?” с цифрами о прогулах и невыработке продукции в 1929 году // Культурная революция. 1929. № 20. С. 17; Василевский В. Через пень-колоду // Культурная революция. 1929. № 20. С. 31 и др.

 7 См. об этом: А. Р. На переломе // Культурная революция. 1929. № 11; Уголь и нефть — отстающие участки (общее название для подборки материалов) // Правда. 1930. 3 марта; Т. На черной доске // Рабочая газета. 1930. 21 марта; 6-й маршрут “культэстафеты”: Вопросы культурной революции (общее название для подборки материалов) // Правда. 1930. 11 октября и др.

 8 Левенстерн П. Законодательное регулирование трудовой дисциплины // Вопросы труда. 1930. № 4. С. 54.

 9 Левенстерн П. Указ. соч.

 10 Повесть А. Платонова “Котлован” цитируется по изданию: Платонов Андрей. Котлован: Текст, материалы творческой истории. СПб.: Наука, 2000.

 11 Сталин И. О правом уклоне в ВКП(б) // Сталин И. Указ. соч. С. 251.

 12 Там же. С. 254.

 13 Там же.

 14 Сталин И. К вопросам аграрной политики в СССР // Сталин И. Указ. изд. С. 314.

 15 До начала 1929 года В. Котов был соратником Н. Угланова по работе в МК и МГК ВКП(б) и причислялся к группе “правых”. Однако “отрекся” и получил пост начальника Цустраха, каковым в 1931 году еще оставался. Мы не отслеживали его судьбу дальше, но, кажется, в конце 30-х годов он был репрессирован как бывший “правый”.

 16 См. об этом: Е. К. Сводки правил // Вопросы страхования. 1929. № 3; М. и Ш. 5-летний план Соцстраха в РСФСР // Вопросы страхования. 1929. № 6; Об установлении на 1931 год контингента пенсионируемых в порядке государственного обеспечения и о нормах пенсий для этих лиц: Постановление СНК РСФСР от 7 ноября 1930 г. // Вопросы страхования. 1931. № 7.

 17 Москва или Рочдель: Доклады Шарля Жида и Н. Л. Мещерякова. М.: Кооп. секция Коминтерна, 1925.

 18 Рочдельские принципы // МСЭ. М.: Советская энциклопедия, 1930. Т. 7. С. 437–438.

 19 Лавочные комиссии или рабочее шефство? (общее название для подборки материалов) // Труд. 1930. 7 апреля.

 20 За немедленную перестройку работы рабочей кооперации (общее название для подборки материалов) // Правда. 1930. 9 января.

 21 Усилим вооружение ленинского комсомола в борьбе с оппортунизмом в теории и на практике (общее название для подборки материалов) // Правда. 1929. 1 декабря.

 22 Не ослаблять борьбы с правым уклоном (б. п.) // Крестьянская газета. 1930. 17 января.

 23 Радыгин Г. Новый этап борьбы с правой опасностью // Спутник коммуниста. 1929. № 21–22. С. 4.

 24 Бугославский С. За музыкальную культуру в клубе // Культурная революция. 1929. № 4. С. 21.

 25 См. об этом: Платонов А. Котлован: Примечания // Платонов Андрей. Указ. соч. С. 145.

 26 Реклама этих препаратов размещена в таких, например, органах ЦК ВКП(б), как газеты “Правда” и “Рабочая газета”. Только за февраль–март 1930 года см. рекламу “Спермоли” в номерах “Правды”: 1, 15 февраля; 1, 15 марта; “Секарской жидкости”: 4, 18 февраля; 4, 11, 18, 26 марта. Реклама “Секарской жидкости” в “Рабочей газете” за первые три месяца 1930 года: 1, 5, 14, 21 и 28 января; 4, 18 и 25 февраля; 6, 11, 18 и 27 марта и т.д.

 27 См. о борьбе за режим экономии: Обращения ЦК ВКП(б) // Справочник партийного работника. Выпуск шестой. Ч. I. М.: Госиздат, 1927.

 28 О контрольных цифрах народного хозяйства на 1928/-29 г.: Резолюции ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1928 г. // Справочник партийного работника. Вып. седьмой. Ч. 1. М.: Госиздат, 1930. С. 287.

 29 О контрольных цифрах народного хозяйства на 1929/-30 г.: Резолюции ноябрьского (1929 г.) пленума ЦК ВКП(б) // Справочник партийного работника. Вып. седьмой. Ч. II. С. 90.

 30 Арский И. Люди, строящие социализм // Рабочая газета. 1930. 19 января.

 31 Двенадцать лет пролетарской диктатуры // Деревенский коммунист. 1929. № 20.

 32 Немчинский Н. Повесть о Турксибе // 30 дней. 1930. № 5. С. 5.

 33 См. об этом: Золотоносов М. “Ложное солнце”: “Чевенгур” и “Котлован” в контексте советской культуры 1920-х годов // Андрей Платонов: Мир творчества. М.: Современный писатель, 1994; Гюнтер Г. Котлован и Вавилонская башня // “Страна философов” Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 2. М.: Наследие, 1995; Маркштейн Эл. Дом и котлован, или Мнимая реализация утопии // Андрей Платонов: Мир творчества и др.

 34 Сталин. Октябрьская революция и тактика русских коммунис-
тов // Сталин И. Указ изд. С. 101.

 35 Сталин. К вопросам ленинизма // Сталин И. Указ. изд. С. 140.

 36 Золотоносов М. Указ. соч. С. 275.

 37 Там же. С. 276.

 38  Золотоносов М. Указ. соч. С. 274.

 39 Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья. М.: МИК, 1999. С. 283.

 40 Здесь и далее выделение слов полужирным шрифтом принадлежит нам. — Н.Д.

 41 Александров А. О повести “Котлован” // Грани. № 77. 1970.

 42 Платонов А. Воспитание коммунистов // Платонов Андрей. Соч. Т. I. Кн. II. М.: ИМЛИ РАН, 2004. С. 62

 43 “Место дикое, необжитое, кругом тайга…” // Тепцов Н. В дни великого перелома: История коллективизации, раскулачивания и крестьянской ссылки в России (СССР) по письмам и воспоминаниям: 1929–1933. М.: Звонница, 2002. С. 170.

 44 “Мне пришлось выселять кулацкую семью…” // Тепцов Н. Там же. С. 258.

 45 “Они оказывались вывезенными на смерть” // Тепцов Н. Там же. С. 164.

 46 Письмо Яворской в Деткомиссию при ВЦИК (3/V-30 г.) // Письма во власть. М.: РОССПЭН, 2002. С. 128.

 47 Кулагина А. Тема смерти в фольклоре и прозе А. Платонова // “Страна философов” Андрея Платонова: Проблемы творчества. Выпуск 4, 2000. С. 346.

 48 См. об этом: Что нужно знать о самообложении? // Справочник строителя. М., 1930; Лифшиц М. Больше партруководства самообложением // Деревенский коммунист. 1929. № 19; Новый закон о самообложении // Крестьянская газета. 1929. 17 сентября; Самообложение — рычаг культурной революции // Правда. 1929. 27 сентября и пр.

 49 Шуваев К. Новый этап колхозного строительства // Деревенский коммунист. 1929. № 22. С. 9.

 50 Рабочие колонны двинулись в деревню (общее название для подборки материалов) // Правда. 1930. 5 января.

 51 Акулов И. Новые методы профсоюзной работы. М.: Книгоиздательство ВЦСПС, 1930. С. 2.

 52 Сталин И. К вопросам аграрной политики в СССР // Сталин И. Указ. изд. С. 317.

 53 См. об этом: Нестюрин Ф.Б. Кулаки в колхозе // Крестьянская газета. 1930. 7 января; Огонь по правому уклону на практике (название рубрики) // Крестьянская газета. 1930. 17 января и др.

 54 Справка Информационного отдела ОГПУ об организационных недочетах, перегибах и классовой борьбе вокруг колхозного строительства в ЦЧО по материалам на 1 февраля 1930 г. // Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание. М.: РОССПЭН, 2000. С. 243.

 55 Из выступления В.М. Молотова на заседании партактива в Ростове-на-Дону // Там же. С. 317.

 56 “Место дикое, необжитое, кругом тайга…” // Тепцов Н. Указ. соч. С. 170.

 57 Сталин И. Год великого перелома // Сталин И. Указ. изд. С. 294.

 58 Сталин И. К вопросам аграрной политики в СССР // Сталин И. Там же. С. 304.

 59 Сталин И. Головокружение от успехов // Сталин И. Там же. С. 323.

 60 Золотоносов М. Указ. соч. С. 272; Платонов А. Котлован: Примечания // Платонов А. Указ. изд. С. 160.

 61 Сталин И. Год великого перелома // Сталин И. Указ. изд. С. 296.

 62 Там же. С. 295.

 63 Наумов Н. 16-й съезд партии: В полосе великого подъема // Деревенский коммунист. 1930. № 11–12. С. 1.

 64 Протоколы № 1–2 совместного заседания коллегии ОГПУ с полномочными представителями и руководящими работниками отделов ОГПУ о ликвидации кулачества (30–31 января 1930 г.) // Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание. С. 153.

 65 План железнодорожных перевозок кулацких семейств, составленный Транспортным отделом ОГПУ (не ранее 2 февраля 1930 г.) // Там же. С. 168.

 66 Из докладной записки ПП ОГПУ по Северному краю руководству ОГПУ об итогах приема и расселения высланных кулацких семей в крае по состоянию на 26 марта 1930 г. // Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание. С. 435.

 67 “Человек не может остаться человеком в таких условиях” // Тепцов Н. Указ. соч. С. 162.

 68 Сталин И. Об основах ленинизма // Сталин И. Указ. изд. С. 14.

 69 Сталин И. О задачах хозяйственников // Сталин И. Там же. С. 444.

 70 “Делали колхозы…, как дети делают бумажные кораблики” // Тепцов Н. Указ. соч. С. 262.

 71 “Местный актив стал безобразить” // Тепцов Н. Там же. С. 281.

 72 Радыгин Г. Новый этап борьбы с правой опасностью // Спутник коммуниста. 1929. № 21–22. С. 7.

 73 Сталин И. Ответ товарищам колхозникам // Сталин И. Указ. изд. С. 338.

 74 Колдомасов Е. Значение утиля в нашем хозяйстве // Советский активист. 1930. № 3. С. 7.

 75 “Велико терпение народа, но…” // Тепцов Н. Указ. соч. С. 132.

 76 “Рай хоть и не так великий, но зато сытый и одетый” // Тепцов Н. Указ. соч. С. 235.