В библиотеку |
Михаил БЕЙЛИН "Обнакновенный" мастер ЕгорОдин из нас, простых смертных
Таким корявым словом аттестовал себя мастер, наделенный талантом, но не обремененный образованием. В речи он допускал грубые орфографические ошибки, а как писал - подавляющему большинству осталось неизвестным. При этом он, несомненно, обладал и остротой ума, и чувством юмора, и хитрецой. Короче, был оригиналом. Он завершил свой жизненный путь, и не хочется называть его по имени, ведь даже дружелюбная снисходительность выглядит сомнительно. Однако, вспоминая о том обыкновенном мастере, я вознамерился написать о Егоре Сергеевиче Чукаеве, человеке также чрезвычайно своеобразном. Он не внес вклада в сокровищницу шахмат, спортивные достижения его были рядовыми, однако преданность его шахматам была безграничной, он просто жил ими. Я посоветовался с человеком разумным и эрудированным, сказав, что, конечно, закономерно писать и вспоминать больших мастеров, их достижения и нравы, но ведь Егор Чукаев был такой оригинал, каких никогда не забывают. "Среди шахматистов вообще немало оригиналов", - ответил собеседник, но намерения моего не поддержал. Я, понятно, не согласился. Описание подвигов имеет, разумеется, большое воспитательное значение, но ведь и рядовые цеха шахматных мастеров могут быть интересны читателю. Поначалу я сделал поползновение приспособить к будущему сочинению эпиграф. Скажем - "Минувшее проходит предо мною, волнуяся, как море-океан". Но тут же отверг безрассудный ход. Что подумает читатель? Эпиграф-то из Пушкина, а что дальше? Прямо по пословице "Без порток, а в шляпе". Проблема эпиграфа была решена, и я открыл "Шахматный словарь" 1964 года издания, где сказано, что родился Егор Сергеевич Чукаев в 1917 году, живет в Каунасе, состоит в спортивном обществе "Жальгирис", успешно выступал во многих чемпионатах Литвы, дважды делил 1-2-е места, правда, в 1955 году дополнительный матч проиграл, однако не кому-нибудь, а Ратмиру Холмову. Еще играл во всесоюзных соревнованиях. Мастером же стал в 1961 году, то есть на пятом десятке лет. Познакомились мы с Егором сперва заочно, встретясь в турнире по переписке. Потом, в 1940 году, он появился за кулисами Большого зала Московской консерватории, где осенью проходило XII первенство СССР. Состав участников был великолепен: Ботвинник и Котов, уже носившие гроссмейстерские титулы, юные Смыслов и Болеславский, вскоре тоже ставшие гроссмейстерами, Столь-берг, яркий талант, чью жизнь оборвала война, Бондаревский, показавший сен-сационный результат и великолепную игру, да еще целый отряд новичков советской шахматной школы - Керес из Эстонии, Флор из Чехословакии, Ли-лиенталь из Венгрии, Микенас из Литвы, Петров из Латвии, Герстенфельд из Польши... Я трудился в бригаде демонстраторов, среди которых многим суждено было стать заметными шахматистами. Стояла прекрасная погода, расцветал настоящий шахматный праздник. Егор жил недалеко от Москвы, в Рязани, и не упустил возможности посмотреть настоящий турнир. - Вот, оказывается, с кем я по переписке играю! - улыбаясь, сказал Егор, пожимая руку и как бы радуясь тому, что открытки с ходами приходили к нему от реального человека, а не сами по себе. Роста он оказался среднего, телосложения крепкого, нос курносый, а губы почему-то довольно полные. Спустя годы, после войны, когда мы познакомились короче, оказалось, что Егор и добродушен, и любит шутку. Володя Симагин, смеясь, говорил: "Не понимаю, откуда в Рязани негры?" Вскоре после нашего очного знакомства от Егора пришла открытка с очередным ходом и новым обратным адресом. На открытке был изображен юноша, вежливо преподносящий девушке цветы. Одеты они были не по- советски, весь антураж нарядной открытки был закордонным. Егор сообщил, что служит он действительную в Прибалтике. Этому турниру по переписке не суждено было завершиться - его оборвала война. После войны Егор поселился в Литве, а я оказался на два года в Риге. В это время мы довольно часто встречались на соревнованиях Прибалтики, "Спартака" и по прочим шахматным поводам. Егор рассказал мне, что первый день войны застал его близ границы, в Литве. Вскоре он был тяжело ранен в грудь. Лежал перевязанный где-то среди других раненых, как говорится, на свежем воздухе. Ожидал эвакуации в тыл, вокруг бушевало отступление. Когда грузовик с ранеными готов был отъехать и неясно было, придет ли другой, один солдат сказал старшему: "Погляди, да этот самый сеанс давал у нас в части!" И Егора положили в кузов, спасли, быть может, от плена и вероятной погибели. После войны Егор с головой погрузился в местную шахматную жизнь, стал чемпионом Каунаса, пристрастился к игре в блиц на ставочку, что в Рязани и прочих городах необъятной страны еще не было модно. От жизни Егор многого не требовал, материальная сторона его интересовала лишь в пределах, позволяющих играть в шахматы. К роскоши он относился, как было модно, критически. К примеру, об одном коллеге, по мнению Егора, не в меру состоятельном, он сказал с укором, что у него ковры аж на потолке. Хотя жилищный вопрос решался очень туго, но Егор с ним справился. Он рассказал мне, что прорвался на прием в городскую комиссию, ведавшую жильем, и произнес там примерно такую речь: - Дорогие товарищи! С некоторых пор в Каунасе появился молодой талантливый перворазрядник, ставший чемпионом города. И еще появился инвалид войны, раненый в грудь, харкающий кровью. И что же мы видим? А видим мы то, что молодой чемпион и инвалид - это одно и то же лицо. И оно перед вами! Красноречие Егора произвело эффект, хотя он позволил себе добавить, что жилье получают те, кто сидел в тылу, протирал штаны и так далее. Решили дать ему две смежные комнатки и отвели в какую-то кладовую, где хранились американские подарки. Сказали - выбирай! Егор выбрал костюм, рубашку и ботинки. Предложили еще галстук, но Егор возразил: "А вот галстук крестьянину ни к чему!" Надобно отметить, что Егор был любителем пошутить, а при игре в блиц сыпал прибаутками, часто напирая на свое крестьянское происхождение. Выигрывая у хорошего противника блиц-партию, он, бывало, приговаривал: "Недооценил ты, как далеко вперед шагнуло колхозное крестьянство. Думал, я теорию не знаю? Не тут-то было". Играл он крепко, практично, не увлекаясь фантазиями. Шутка Егора во время его блиц-партии с Гавриилом Дмитриевичем Вересовым, тогда мастером, стала популярной. Гавриил Дмитриевич отличался необузданной творческой фантазией и мог замечтаться над ходом. И вот, когда он в очередной раз просрочил время, Егор сказал: "Как жаль, что упал флажок! Ведь я многому мог еще у вас поучиться". Сам-то он был далеко не прост. Окончил техникум. Сельскохозяйственный. Но трудился главным образом на шахматных полях. Свое жилье, говорил Егор, он освоил быстро и идеально. В запроходной комнате спал и жарил на электроплитке картошку, а в проходной, выспавшись и поев, принимал, как он говорил, фраеров. То есть любителей сразиться в блиц на ставку. Среди них были и жертвы азарта, надеющиеся победить, были и желающие подучиться за разумную плату. За игрой в блиц Егор, не выходя из образа простака-колхозника, сыпал шуточками. Он, в отличие от не прошедших школу игры на ставку, быстро освоил премудрости и выгоды игры на фору времени, на двойной и тройной ответ, искусство сыграть на самомнении соперника, неумеренно восхваляя его достоинства и унижая себя. Он освоил истину, которую исповедовали кофейные матадоры, что идеальный противник должен играть быстро, играть плохо и платить после проигрыша немедленно. Однако блиц не был для него занятием лишь меркантильным. Он жил процессом игры, перенимал искусство более сильных противников, закалял выносливость и волю. К теории Егор относился с уважением. Особенно к дебютной. Во время турнирной партии он был собран, сидел не вставая, трудился за доской, как говорится, так, что пар шел. Это был другой человек. Выезжая из Москвы на работу в Ригу, город незнакомый, я попросил начальника шахматного отдела Николая Михайловича Зубарева подтвердить, что я кандидат в мастера. В те времена звание в квалификационный билет не ставили по каким-то формальностям. И мне как отъезжающему дали справку, что имярек решением высшей квалификационной комиссии звания удостоен, номер протокола и дата заседания. Как только Егор узнал о наличии у меня такого документа, так сразу же "присвоил" мне звание "кандидат со справкой". А позднее использовал этот факт как аргумент, требуя фору в блице. Вообще же он не обнаруживал большого уважения к мандатам. Говорили, что, обыграв в блиц одного заслуженного шахматиста, который не смог рассчитаться немедленно, взял в залог его заслуженное удостоверение, а потом, увы, потерял. Как-то Егор заявил товарищам, что решил писать стихи. Видно, лавров Цицерона, решившего красноречием жилищный вопрос, ему показалось недостаточно. Он сочинил поэму и декламировал ее, начиная со строки: "К родителям на лето приехал сын из университета". Далее шло что-то вроде известной "Гаврилиады" незабвенного Никифора Ляписа, героя Ильфа и Петрова. Еще он декламировал элегическое сочинение: "Наелся, сижу и мечтаю с ужасной дремотой в борьбе и сытым нутром понимаю, как я благодарен судьбе". Далее шло перечисление профессий и состояний, которые Егора не устраивали. А конец был оптимистическим, связанным с шахматами. Серьезно ли Егор относился к своему стихоплетству или валял дурака, понять было непросто. Как-то он, прочитав свой стих, сказал мне, смеясь: "Знаешь, Миш, вот теории этой самой, стихосложения, я не знаю". Я говорил уже, что Егор был добродушен, но однажды во время игры в чемпионате Прибалтики я задел его за живое. Я играл черными, стремился запутать игру, создалась сложная, вероятно, сомнительная для меня позиция. Во всяком случае так сказал Александр Казимирович Толуш, когда мы прогуливались в ожидании ходов своих противников. Егор к этому моменту погружался в цейтнот, и я самонадеянно возразил, что не так важно, какая позиция, так как Егор, по-моему, плывет и все равно в ней не разберется. Далее фортуна мне улыбнулась. Егор в цейтноте просмотрел тактику. Помню, что мой конь дал шах с вилкой с поля е1. Егор был огорчен, доказывал, что позиция его была лучше, а я торжествовал, поучая, что "удар копытами" он просмотрел закономерно. Александр Казимирович подлил маслица в огонь, подтвердив, что еще во время игры я в ее исходе был уверен. Егор обиду затаил, по-видимому, и через год взял своеобразный реванш на чемпионате Прибалтики в Вильнюсе. Владас Ионович Микенас, лидер литовских шахмат, прекрасно организовал турнир. Играли в красивейшем зале тогдашнего Дома офицеров, видевшего в прошлом балы, где, как гласит предание, танцевал сам Наполеон. Играли в командно-индивидуальном соревновании четыре "пятерки" - Эстония, Латвия, Литва и вне конкурса Москва. Все у меня шло неплохо, настроение было отличное. Егор предложил сразиться в блиц в свободный вечерок. Я согласился, и мы приступили к делу в номере гостиницы. Он, напомнив о моей справке, потребовал тройной ответ. То есть ему достаточно из десяти набрать три с половиной очка, чтобы я уже был в проигрыше. Да еще мне пять минут, а ему десять на партию. Я колебался, а Егор расхваливал меня, как крыловская лиса ворону. Я тогда играл блиц часто и полагал, что недурно. Во всяком случае по сей день храню диплом чемпиона Риги и Латвии по этой части. И начался безнадежный для меня бой. Я выкладывался, как мог, но вскоре фору пришлось корректировать в мою пользу, потом еще и еще. К утру дело дошло до игры на равных, но я продолжал гореть. Я выкинул белый флаг, а тут Егор предложил мне фору. Мы остановились, но спать было уже некогда. Надо ли объяснять, что так начавшийся турнирный день стал для меня печальным? Это закрепило воспитательный эффект. Егор стал кандидатом в мастера и настойчиво старался преодолеть мастерский рубеж. Это долго ему не удавалось, но он не терял уверенности, что сможет. Он даже заключал пари на эту тему и в конце концов достиг своего. Он был поглощен шахматами всю свою сознательную жизнь и даже женился на шахматистке. Рассказал я о нем, конечно, не для того, чтобы призвать: "Дети, будьте такими, как Егор Чукаев!" Просто Егор был настоящий шахматист, настоящий оригинал и таким сохранился в памяти друзей. |