Борис Спасский

Все странным образом переплелось...

...К началу 61-го года я перестал болеть, закончились мои несчастья. У меня были всякие бракоразводные хлопоты и прочее, прочее. Знаете, для шахматиста очень важно, чтобы жизнь была спокойна, упорядочена, чтобы все было сбалансировано.

Прошу прощения, нынешняя жизнь здесь очень далека от благополучия и от душевного, внутреннего спокойствия. Мне это очень горько и прискорбно. Да, я от российских дел отошел немножко за двадцать лет. Но, как говорится, не было у бабы забот - купила баба порося. Как-то год назад завел я советское телевидение и нахожусь после этого в житейском страхе. Телевидение, конечно, еще ничего не значит. Тем не менее - не приведи Господь.

...Я так оцениваю, что самым сильным шахматистом в мире я был примерно семь лет. А официально чемпионом мира состоял три года - с 69-го по 72-й. Я почувствовал большую шахматную силу примерно в 62-м году. Моим тренером к этому времени стал Игорь Захарович Бондаревский. И однажды - во Владикавказе в 63-м, я ему сказал: "Фатер (я его так называл - фатер), чувствую огромную шахматную силу, как вы думаете, не стать ли мне чемпионом мира?" Он так посмотрел на меня и говорит: "Ого! Давай".

И стали мы с ним работать в этом направлении. Думаю, что сильнейшим в мире я стал уже в 64-м году. Вот эти шестидесятые - мои годы. Но перестал я быть сильнейшим, будучи официальным чемпионом мира. Это случилось в начале 71-го года. Сыграли роль проблемы, которые, может, я сам себе создал. Всегда нужно прежде всего отталкиваться от самого себя. Мог ли ты сделать что-то лучше или не мог? К моему большому несчастью, уже когда я был в звании чемпиона мира, моя нервная система ослабла. А без здоровой нервной системы в шахматах делать нечего. В 68 и 69-м я получал "Оскара" - тогда выдавался такой серебряный Санчо Панса, приз присуждали журналисты в Испании. 70-й - последний хороший, полноценный год. И очень точно сказал Миша Таль после матча с Фишером: "Спасского в матче не было". Коротко и ясно.

...Так как я вырос здесь, в Питере, хотел бы помянуть и большое спасибо сказать моим учителям. Прежде всего Владимиру Григорьевичу Заку; в то голодное время он меня кормил. Потом уже показывал варианты, занимался. Отправил меня в 47-м году в Артек, я там впервые белый хлеб увидел. Если кто в жизни голодал - может оценить. В 48-м году благодаря Зaкy и Григорию Яковлевичу Левенфишу (его очень ценю и люблю) мне была устроена государственная стипендия. У моей мамы (она недавно умерла, прожив 90 лет) нас было трое, денег для жизни мало, отец ушел в другую семью. (Да на жалованье инженера-строителя в то время, знаете, особенно не проживешь.) И после получения этой стипендии я уже как-то мог заниматься шахматами, продолжать обучение в школе, в конце концов закончить университет. Получить не ахти какое, правда, образование. Я потом много занимался самообразованием, иначе нельзя. И вышел в люди, как и старший брат, и сестра. Здесь заслуга Владимира Григорьевича огромная, и моя мама говорила: ему нужно в пояс кланяться по древнему русскому обычаю. (В зале аплодисменты.)

Я очень благодарен Александру Казимировичу Толушу. Это был очень интересный человек. И, конечно, Игорю Захаровичу Бондаревскому. Кроме того, я бы хотел особенно поблагодарить Михаила Юрьевича Черкеса. Был такой период в жизни, когда я разводился, жилища не было, и в тот момент "Локомотив" мне предоставил комнату на Шепиловке. Что было сказочным сокровищем; и после этого несчастья стали меня покидать.

Наш город имел шахматные традиции, и была прекрасная плеяда мастеров. Я их застал: Копылов, Лисицын, Кузьминых, у нас во Дворце пионеров - Кириллов. Говорят, что Кириллов еще жив... Саша (обращается к А.Геллеру), много еще, да? (Геллер: "Фурман".) Сема, Семен Абрамович, ну, конечно, да-да-да. Была высокая шахматная культура. Санкт-Петербург имел очень большие шахматные традиции, еще до нашествия большевизма на нашу несчастную страну. Возьмите, например, турнир 1896 года, матч-турнир, где играл Чигорин, матч с Таррашем, турниры 1909, 1914 годов. В турнире 14-го года наш государь даже установил приз - тысячу рублей. Правда, Рябушинский установил побольше. Здесь учился, воспитывался и образовался и как шахматист, и как личность Александр Александрович Алехин, Боголюбов. Петербург был здесь шахматной Меккой. И это счастье, что все-таки Питер мог так много сделать для шахмат, я очень горжусь, что мне удалось стать чемпионом мира и для своего русского народа завоевать этот титул. В жутких, нечеловеческих условиях существования нашего несчастного государства на протяжении восьмидесяти этих несчастных, зверских лет. Особенно я люблю стариков. Я всегда слушал их внимательно и учился у шахматистов старшего поколения. Мне в жизни несказанно повезло - я встретил двух шахматных гигантов, двух гулливеров. Если вам интересно, я назову имена. Первый - Пауль Петрович Керес. Это Гулливер в стране лилипутов. Глыба, поразительная личность. И вторая фигура - это Федор Парфентьевич Богатырчук. Я с ним познакомился случайно в Канаде в 67-м. Он был чемпионом СССР 27-го года. Во время оккупации Киева спас сотни людей. В 45-м эмигрировал. Это был государственный ум.

В 70-м году был бенефис Ботвинника в Лейдене - его последний турнир. И играли в этом турнире - я, Ботвинник, Ларсен и Доннер, ныне покойный. Я получил открытку от Федора Парфентьевича и радостный побежал к Ботвиннику: вот открытка от Богатырчука. И вдруг... Ботвинник так на меня посмотрел и говорит: "Этого человека я бы лично повесил в центре города". Ну, я ему что-то сказал, это неважно. Был период, когда я дружил с Ботвинником, и очень ценю эту дружбу. Он мне показался очень интересным человеком. Было чему поучиться. М.М. был обязательным человеком, вежливым, пунктуальным и точным. Очень хорошо относился к женщинам, был, знаете, немножко ухажор. Покупал цветочки, шел на свидания, такой был размеренный. Ну, это тоже особая страница - мои с ним взаимоотношения. У меня очень много интересного о Ботвиннике. В моем представлении, если Пауль и Богатырчук были гулливеры, то Михаил Моисеевич был предводителем лилипутов. А эти крупные фигуры аккумулировали национальные соки. Когда, как говорится, и Бог осеняет благодатью. Да! К сожалению, если мы сравним их с нынешними чемпионами, это уже нечто другое.

За сорок лет проживания в СССР я заметил, как быстро шло понижение людей по качеству. Казалось бы, сталинское время, такое крошево идет, а люди качественно лучше. Они были ближе к тому, "золотому" периоду.

Теперь, если у вас есть какие-то вопросы, я по мере сил буду отвечать.

Б.Хропов (президент Петербургской шахматной федерации, ведущий вечера в клубе им.Чигорина): Здесь спрашивают в целом о шахматном мире.

- Дело в том, что наш шахматный мир устроен на манер игрушечного мира, по монархическому принципу, принципу естественного отбора. У нас есть король, у нас есть претенденты, у нас есть рыцари - мастера, гроссмейстеры. У нас есть свой парламент, так называемое общественное мнение, пресса и есть, конечно, рядовые любители. Вот это наше королевство, и оно не имеет границ, потому что те, кто играет, и составляют королевство. Но устройство административное. И если вы шахматный король, то вы это королевство призваны беречь, укреплять. Это пирамида - такая игрушечная пирамида. Я помню, что когда я был королем, это были мои самые несчастные годы в жизни, потому что ответственность страшная и никто не помогает. После этого я и стал монархистом, так сказать, настрадавшись как король. Я по своим убеждениям русский националист, ничего тут страшного нет, не бойтесь. Хотя сейчас новый мировой порядок. Утверждается, что русский националист - это большая бяка. Это обязательно антисемит, обязательно расист, национал-большевик. Сейчас советская пропаганда победно шествует по всему миру, вы знаете лучше меня. Можете мне, наверное, на эту тему лекцию прочитать. Для националиста существуют Бог и уважающие друг друга нации. Это, так сказать, мои политические убеждения.

Я не был антикоммунистом, потому что коммунист и антикоммунист - одно и тоже. Я всегда был русским националистом и остаюсь им. Вот, простите, к сведению.

С Ботвинником у нас как-то зашла речь о советской шахматной школе. Я ему сказал: Михаил Моисеевич, а ведь передовым-то представителем советской шахматной школы является Бобби Фишер. Он так на меня посмотрел, но ничего не ответил. Но вообще могу с таким же успехом сказать, что передовым представителем советской шахматной школы был и Александр Александрович Алехин. Если бы, конечно, он утром делал зарядку и занимался греблей немножко, как Ботвинник. Я считаю, что советской шахматной школы не существовало, как не существовало фашистской шахматной школы. Это название чисто идеологическое. Но государственные шахматы были, и я уважаю то в концепции Ботвинника, что он, говоря о советской шахматной школе, подразумевал свое личное, государственное отношение к шахматам. Скажем, если мы возьмем Стейница, Капабланку, Алехина, Ласкера, неважно, в какой последовательности, - каждый был единицей, индивидуальностью. А Ботвинник считал, что он не может быть индивидуальностью.

Основой советской шахматной школы был метод тренировки, метод подготовки шахматиста и завоевание первенства мира. Ботвинник это осуществил, так что нужно отдать ему должное: свой замысел он выполнил. Он и мне говорил, что выше всего должны стоять интересы государственные.

Ботвинник был очень мягок, как ни странно, при всей его внешней сухости. Он был теплый и отзывчивый человек, к друзьям относился очень хорошо. Я ценил в нем эти человеческие качества. Вот пошли мы навестить какого-то партийного вельможу, от которого зависело распределение квартир для старых шахматистов, и он напомнил мне "Капитанскую дочку" Пушкина, где Савельич, чтобы спасти молодого барина, говорил: батюшка, ну что тебе стоит, поцелуй злодею ручку, а потом возьми и сплюнь. Я был моложе Ботвинника, я ему ничего не стал возражать, но для меня как для русского это не подходит, это - унизительно. Потому что я всегда чувствовал, что живу в своей стране, это моя страна. Страна заболела - я ничего не мог сделать и уехал. У Ботвинника был другой подход. Я не хочу рассуждать, правильно это или нет. (Отметим все же, что пушкинский Савельич был тоже русским, на 100 процентов. А Михаил Моисеевич Ботвинник из своей страны никуда не уехал. - Ред.)

Мы с ним вместе провели в одной комнате на Пицунде в сентябре 69-го примерно двадцать дней. Ботвинник готовился к своему последнему бенефису, который состоялся в Лейдене в апреле 70-го. Но до этого была идея организации матча между Ботвинником и Фишером. Шли переговоры, Ботвинник очень увлекся этой идеей и начал готовиться. Примерно в семь утра я вдруг слышал, как человек садился за доску и начинал тяжело дышать. Причем, знаете, такие глубокие вздохи. Он смотрел партии Фишера и, конечно, сразу понял, какой огромной силы этот шахматист. Было очевидно, что в тот период у Ботвинника никаких шансов не было против Фишера - тот был просто сильнее. Долго, долго мучился Ботвинник, решал, решал. Каждый день в семь утра такие вздохи. А я, знаете, не мог хорошо спать. Я его называл "Майки", ему почему-то очень нравилось, но я относился к нему с большим почтением - он был старше меня. А это так, дружески просто. И вот прошло десять дней, и вдруг Ботвинник заулыбался. Я думаю: что же такое с ним произошло? А мы ходили купаться, и для меня было большим удивлением узнать, что он не умеет плавать. Потому что в советских газетах, я помню, в 30-40-е годы писали, что он хороший пловец. Знаете, тоже особое дело, я его хотел научить плавать - не вышло. И вот после этих тяжелых вздохов он развеселился. Мы гуляли с ним, и вдруг он говорит: "Вы знаете, кого мне напоминает Фишер?". Я: "Нет, не могу знать". "Он мне напоминает молодого Смыслова". Ему обязательно нужно было найти какую-то аналогию... Я-то не согласен с этим, но здесь, как говорится, у каждого свое мнение.

Или еще из "вспоминок" о Михал Моисеевиче. Мы пошли на базар, он покупал цветочки для какой-то молодой женщины. А я подошел к торговым рядам. На меня уставился продавец, возможно, абхазец, и говорит: "Ты - Спасский?". Я говорю: "Да, Спасский". Он: "Я тебя узнал. Хочу подарить тебе арбуз". Мне арбуз был абсолютно не нужен. В этот момент Ботвинник берет меня за плечо и говорит: "Возьмите арбуз и пожмите ему руку". Я взял арбуз и пожал руку. У него были свои, знаете, принципы. Другой случай. В 66-м году я проиграл Петросяну матч, хотя уже был сильнее в тот период Тиграна Вартановича. Случайно встретил Ботвинника на улице. (Он руками не размахивал, признак скрытого нрава, да.) Увидел меня и говорит: "Борис Васильевич, вы всегда угадываете ходы Петросяна". Я: "Нет, к сожалению, не всегда". Что он сделал потом, мне очень понравилось. Значит, мы так разговариваем, после этого он ушел, совсем ушел. А ларчик просто открывался: в своем матче 63-го года он не угадывал ходы Петросяна. И он проиграл, почему и назвал Петросяна левшой после этого. А уже в матче 69-го года угадывал я все. У Петросяна, знаете, были такие специальные жесты. Когда он боялся меня, то ходил, как Наполеон. Брюхо у него было - да не меньше, чем у меня сейчас. Ну, тут я знал: трухает Дартаньяныч. Но когда он был по-настоящему опасен и очень силен, он ходил, как кошка. И в этот момент он мог броситься... Когда два больших шахматиста играют матч, то они как муж и жена, за шесть-семь лет уже знают друг друга как облупленных. Это совершенно естественно.

Могу вам рассказать один анекдот, который мне очень нравится. Это из серии Смыслов - Ботвинник. Поехал куда-то Ботвинник за границу и хотел купить подарок своему, как сейчас называют, спонсору - министру электростанций Жимерину. А денег мало, потому что в то время мало зарабатывали. Это сейчас большие призы, и эти все крокодилы наши партийные - Каспаров, Карпов... А он никак не мог решить, какой ему подарок выбрать. Хотел купить очки. Сколько же нужно денег заплатить, не знал. Как-то они гуляют со Смысловым, Ботвинник мучается и наконец просит: "Василий Васильевич, помогите", - и рассказал свою ситуацию. Ну а Смыслов, знаете, старый стратег. У него специальная такая походка, очки такие - слоновые глазки, и он так ходит, как по сцене. А Ботвинник, значит, за ним, два-один. И Смыслов ему в конце концов отвечает: "Знаете, Михаил Моисеевич, вы прежде всего должны принять в соображение, что товарищ Жимерин помогал вам из государственного кармана, а вы платите из своего". Ботвинник успокоился: "Большое спасибо!" (Смех.)

Я храню очень хорошие воспоминания о Ботвиннике, что касается личных наших взаимоотношений, дружбы. Он уже потом решил, что я должен против него какие-то бяки делать. Я не стал ни о чем спрашивать, ничего выяснять. Он был очень мнительным. Между прочим, не случайно Ботвинника из олимпийской сборной выбросили члены той команды в 52-м году. И все мемуары под грифом "Пишу только правду" - это его дело.

Б.Хропов: О Фишере многие просят подробно рассказать.

- Хорошо! Вы знаете, с Фишером у меня всегда были добрые отношения. Еще когда я жил в Советском Союзе, я о нем написал доброжелательную статью, и мне было странно, что его всегда травили - по-русски это так называется. Травили странным образом, и Ботвинник довольно плохо высказывался, и Флор, были еще, по-моему, отдельные высказывания.

С Фишером я играл матч в 72-м. Ну, видите ли, в то время этот матч вообще не могли нормально освещать. Никто не в состоянии был, потому что нужно было обязательно знать обе позиции, но ни с той, ни с другой стороны этого не было. Если говорить о наших взаимоотношениях с Бобби, они всегда были хорошими. Что у нас происходит сейчас, я вам не имею права рассказывать, потому что Бобби это не понравится.

Прошу прощения, я называю его не Фишер, а Шифер. Но это так, для себя. Я не хочу его ничем обидеть. Если сравнивать матчи 72 и 92-го, - это, знаете, как в романе Дюма "Двадцать лет спустя". Конечно, это совершенно разные соревнования. Я могу поделиться с вами критическим моментом первого матча. У нас был один очень важный кризис. Раньше об этом нигде не упоминалось, и поэтому, я надеюсь, вам будет интересно. Вы, возможно, помните, что первую партию Бобби проиграл. Взял слоном на h2 и проиграл потому, что не хотел пассивно делать ничью. Он мог спокойно ходить, но должен был отступить назад, а он психологически не мог этого сделать. Бобби все время рвался вперед и, взяв пешку на h2, конечно, пошел на большой риск. Этот риск не оправдался - он проиграл партию. Потом он не пришел на вторую партию, потому что тот договор, который был в отношении видеокамер и всех этих съемочных дел, его не устраивал, и он просто не пришел, значит, автоматически судья должен был мне засчитать очко. Мое положение в тот момент было таким, что я решил любой ценой сыграть этот матч. У меня уже земля горела под ногами, мне мое чемпионство было уже вот здесь. Я так навоевался со своими ветряными мельницами, что дальше некуда. А у Фишера были свои проблемы. У каждого свои - ничего не поделаешь. И что же происходило перед третьей партией? Должен упомянуть, что я был довольно хорошо подготовлен к матчу, в дебютном отношении его превосходил. Но я уже сказал, что у меня была сорвана нервная система. Если у вас нервная система сорвана, вы способны делать зевки в один ход, что и было. Это первый признак. Но это тоже особая статья. Я согласился играть третью партию в крайне неудобных для себя условиях. Эта партия началась с того, что Бобби устроил скандал главному судье матча. Он сказал примерно так: "Эй, Лотар..." и пошло - мол, эта камера шумит, эта - нет. И мне стало страшно противно, а так как я обещал сыграть эту партию, то не мог ничего сделать, должен был пассивно наблюдать. Но если бы я сказал: "Бобби, мне эта ситуация не нравится, поэтому отказываюсь играть партию. Я ее сдаю", - думаю, если бы я сдал ту партию без игры, то выиграл бы матч. Объясню почему.

Матч - все равно что рояль во время концерта, вы должны его очень хорошо настроить, и этот настрой не должен быть ни в коем случае нарушен. Вы должны его поддерживать все время и хранить до конца. И если бы я сдал эту партию, я бы сохранил свой боевой дух. Неважно, что в жизни мы часто проигрываем. Из каких-то разных бед мы выбираем относительно лучшее для нас и идем дальше. Вот и здесь то же самое. Я абсолютно убежден, что если бы я сдал ту партию, он бы оказался в страшно трудном психологическом положении. Я бы перехватил инициативу, психологическую инициативу. Вспомните, например, первый матч между Каспаровым и Карповым. Счет 5:0 в пользу Карпова. Устал он, да. Официальная версия - устал. Правильно? Кажется, так. Если бы Карпов в тот момент догадался просто сдаться, сказал бы: я выигрываю 5:0, но сдаю матч, потому что устал, - он автоматически выигрывал этот матч. Кто же примет такую сдачу? Для Каспарова это был бы нож в сердце. Но для этого нужно отрешиться от большевистского сознания. Вот в чем проблема.

Наконец мы подошли к самому главному, к большевистскому сознанию, которое преследует людей уже восемьдесят лет. Тоже особая тема. И вот после того, как я допустил ошибку, мне стало противно играть. У меня сложилось впечатление, что я играю не матч: вокруг дрязги, мерзкие дрязги, торговля. И все те нечеловеческие усилия, которые предпринимались перед матчем... Абсолютно разбитая нервная система, энергии не было. Представьте себе, что вы купили шикарный автомобиль, роллс-ройс. Вот манна небесная снизошла. А у этого несчастного роллс-ройса пустой бензобак, так вы же никуда не поедете. Нечто подобное случилось со мной. Так что кризисная точка матча - третья партия.

После того, как я допустил в ней ошибку, борьбы не было - Бобби меня уничтожил, меня не стало. Я, так сказать, разбил себя. У меня не было ни малейшего шанса спасти этот матч.

...Когда я вернулся, нужно было давать объяснения партийным начальникам, почему я проиграл матч. Я сказал: мне бы на три скандала поменьше, я бы уже две половинки лишние набрал. Но эти же люди не понимают... Нужно, чтобы сознание было не большевистское, а немножко другое.

С Бобби у меня хорошие отношения, я его очень уважаю. Он - человек совершенно, так сказать, не социальный, очень непосредственный. Я помню, когда он еще мальчиком был, мог снять башмак и сказать: э-э, я купил это в Аргентине, смотри, как шьют башмаки. Он просто снимает и вам начинает показывать. Вот тут шов идет, вот тут то, вот это. Вот, говорит, как шьют, а не то что там где-то. Понимаете, такой непосредственный парень. А в обычной жизни, вы знаете: за столом башмак не каждый раз поднимете... И он после матча оказался нищим человеком, как вам известно. Ему "Фольксваген" предложил рекламировать автомобиль. Он, конечно, обрадовался, что сможет заработать. Первый день он на нем поездил, второй, третий. Потом говорит: нет, я не могу рекламировать этот автомобиль. Это автомобиль для самоубийц, а я даю свое имя. Вот это очень важно понять в его случае.

Советская пресса обычно подавала, что для него деньги - самое важное. Для него, действительно, деньги очень важны. Для американцев, когда сейчас люди в Бога не верят, эти зеленые бумажки - прямо святые штучки. Но с ним все не так просто.

Помню, мне предложили быть комментатором матча Каспаров - Карпов. Я позвонил Фишеру, спросил совета. Он сказал мне: не надо связываться с этими...

Благодаря Фишеру подняли призы на турнирах. Бобби, прежде чем играть в турнире, специально приезжал, изучал зал, освещение, игровые условия. Для него очень важен, как ни странно, уровень шума. Он не мог играть, когда шумно было. Вот это его ахиллесова пята, он сразу, если девочка сосала конфету, вытаскивал ее из двадцатого ряда. Знаете, он такой был очень ... специфический. Я помню классическую сцену с Бобби. Санта-Моника, 66-й год, я взял первое место, Бобби был вторым. И помню, что во время тура (там такая сцена, вот примерно как здесь, но ниже) сидели зрители, сидела Рона Яковлевна Петросян - жена Тиграна Вартановича, с ней два каких-то армянских "товарища". Тогда это было модно, в общем, как и сейчас. И она с ними шушукалась. В один момент Бобби подозвал главного судью, - был такой гроссмейстер Кэжден, он уже умер, - и говорит: мистер Кэжден, пожалуйста, госпожа Петросян шепчется и мешает мне, прошу выставить ее из зала. Ну, я должен сказать, что Петросян набряк на Бобби за это до конца своих дней. А тот-то по существу прав, по сути, но метод, форма исполнения - это нечто другое.

Матч 72-го года он очень хорошо играл и заслуженно выиграл, он был действительно сильнейшим в тот период. Казалось, будет царствовать долго-долго. Но все оказалось не так просто. Я сразу после матча спросил: Бобби, ты собираешься играть дальше в турнирах, какие у тебя планы? Он сказал: э-э-э, сейчас я буду играть в турнире, сорок человек в нем будет. Я говорю: успокойся, не будет этого. И он таинственным образом исчез на двадцать лет.

Я играл второй матч с Фишером в Югославии, на таком небольшом островке, который называется Свети Стефан, и мы сыграли тридцать партий. Вы знаете, что Фишер у меня выиграл 10 партий, я выиграл 5, 15 закончились вничью. Это было в 1992 году. Я не знаю, освещался ли этот матч здесь. (Голоса: "Да, да".) Ну, мы были уже немолодые люди, пенсионеры, один - капиталистического, другой - союзного значения. И матч выручил нас обоих. Бобби сумел заработать хорошие деньги, я тоже, рассчитался с долгами. Задышал, в общем. Но здесь не только вопрос денег был, потому что сам факт возврата Фишера в шахматы - это уже очень большое, значительное событие.

Была очень трудная ситуация для Сербии. Я не знаю, в каком отношении этот матч мог помочь сербам в жуткой ситуации, в которой они оказались тогда. Они были первыми, которые шли на уничтожение. Второй - русский народ по замыслу. Но это пока особая тема. Положение сербов было очень трудным в тот период.

(Из зала: "Почему Бобби ушел на двадцать лет, ваша версия?")

- Не знаю, не знаю. Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос.

- А что вы думаете про новые шахматы Фишера?

- Шахматы Фишера довольно интересны. Идея Фишера в том, что ему очень не хотелось просматривать внимательно пятьдесят "Информаторов". Он отстал, очевидно, и решил сделать передвижку фигур и, таким образом, начать все сначала, без дебютной теории. Идея его абсолютна проста. Я думаю, что она не так глупа, и не исключаю, что у этих шахмат может быть неплохое будущее.

Я с ним играл в эти шахматы немножко. Он был очень доволен. То же и часы. Надо сказать, что насчет часов Бобби придумал гениальную штуку, потому что здесь он боролся за качество игры. Вот нынешние крокодилы - им чихать на качество. Им лишь бы денежки заработать, сочинили положение, где играть, что.

Власть и деньги, ничего святого нет. Бобби немного другая личность в этом смысле...

- Ваше мнение о ничейной смерти шахмат?

- Вы знаете, сейчас в шахматы играет столько шизофреников, что ничейная смерть никому не угрожает.

Ну, вот и все.

Прошу прощения, если кого-то обидел. Я никого не хотел обидеть и, если что-то не то сказал, то не обессудьте - это за счет моей собственной глупости. Спасибо. До свидания.

Записал
Александр КРУГЛИКОВ


Реклама:
 


 Library В библиотеку