В библиотеку |
Василий СМЫСЛОВ:"ТО БЫЛИ ОСОБЫЕ ДНИ"С ним, тогда вице-чемпионом, а ныне уже и старейшим экс-чемпионом мира Василием Васильевичем Смысловым, разговор о том далеком времени... - Вам было всего лишь 27, по прошлым меркам - очень и очень немного. А соперники куда старше, и победы у них гораздо более звонкие, и опыта не занимать... Но перед матч-турниром за корону вы уже ощущали в себе великую шахматную силу? Теперь-то в нескромности вас никто не заподозрит... - Знаете, вот просматриваю я свои партии разных лет и вижу, что интуитивное мышление, которым всегда отличался, в ту пору было более яркое. Поэтому я играл очень легко. И блиц, которого сейчас избегаю, шел непринужденно. Очень быстро схватывалась суть позиции. И хотя партнеры - Михаил Ботвинник, Пауль Керес, Макс Эйве и Самуэль Решевский действительно были очень именитые, я не боялся. Рассчитывал на успех. После Гронингена-46, который дал мне право участвовать в матч-турнире и где я не добрал, пожалуй, две половинки очка, почувствовал, что вполне могу сражаться с лучшими шахматистами мира. Так что с того момента цель была для меня ясна. - Вы ее достигли позже, после второго матча с Ботвинником. А в 48-м - чего вам не хватало - характера, силы, опыта, счастья? - Это судьба. Михаил Моисеевич был и опытнее, и прошел школу встреч с вызывавшими всеобщее уважение Ласкером, Капабланкой, Алехиным. Его победа в матч-турнире прогнозировалась, хотя четыре подряд выигрыша у Кереса трудно было ожидать. - В одном из своих выступлений ваш секундант гроссмейстер Игорь Бондаревский заявил, что без "регулирующих" результатов Кереса все могло сложиться иначе... - Я так не считаю. Ведь словами типа "если бы" можно оперировать сколько угодно. Беру реальные результаты, и второе место в матч-турнире было для меня достаточно почетным. Именно с того соревнования наши шахматы заняли передовую позицию в мире. Да и сейчас, когда наши шахматисты разбрелись по всему свету, они везде выступают ярко. Даже те мастера, которым у нас трудно было пробиться в первые ряды. - С каким настроением вы тогда садились за доску? Неужели никакого трепета в душе? - Но ведь я и до того много играл, начиная с 1938 года, когда стал мастером. Молодость компенсировала опыт, рука сама передвигала фигуры. Прав был Петр Арсеньевич Романовский, когда говорил: рука шахматиста должна чувствовать поле, как рука скрипача - смычок. Похоже, что у меня именно так получалось, потому и была нужная уверенность. - Но откуда взялось такое всепоглощение шахматами? - От отца. Он научил меня играть в 6 лет, был постоянным моим партнером, а сам в свое время - в 1912 году в Петербургском шахматном собрании - выиграл у Алехина, уже очень сильного мастера. Отец считал ненужными мои серьезные выступления до 14-ти лет, по этой причине мне и удалось затем быстро пройти все ступени классификации. Но все же и с детства в моей жизни присутствовали не только шахматы. Отец очень любил пение, учился у профессора музыки, даже выступал в Мариинском театре перед Федором Шаляпиным незадолго до революции и заслужил, как гласит семейное предание, похвалы великого артиста. Я ему аккомпанировал и, видимо, унаследовал творческую линию его судьбы. Правда, отец хотел, чтобы сын имел серьезную профессию, и я даже поступил в авиационный институт, но техническое направление все же осталось мне чуждым. - Ваш батюшка, мечтал видеть сына чемпионом мира? - Он водил меня на Московские международные турниры 35-го и 36-го годов (я помню Музей изящных искусств и отдельный зал, где играли Капабланка и Ласкер), радовался моим успехам и видел, что его уроки не пропали даром. А вот мой дядя Кирилл Осипович, когда лет в 7 я после упорной борьбы выиграл у него матч, имея ладью форы, надписал мне книгу: "Победителю в матче, будущему чемпиону мира Васе Смыслову от дяди". Видимо, предвидел это... - Какова была атмосфера матч-турнира 48-го года? В одной из своих книг Ботвинник писал о трениях и даже о том, как он вам с Кересом предлагал вести единую околотурнирную политику, а бороться друг с другом только на доске; вроде бы вы его не послушались... - Конечно, можно вспоминать некоторые "странные" требования Михаила Моисеевича - в особенности перед его матчами на первенство мира. Но прошли годы, и все его предложения мне кажутся детскими шутками по сравнению с обострившимися отношениями в сегодняшнем шахматном мире. За доской же Михаил Моисеевич всегда был совершенно безукоризненным и вполне соответствовал своему шахматному великолепию. - Исходящую от Ботвинника энергию вы ощущали? - Скорее чувствовал его чисто шахматную силу в ряде позиций. Он прекрасно играл при закрытом пешечном центре, то есть стратегическое дарование у него было очень ярким. Поэтому мне приходилось продумывать дебюты, после которых игра приобретала бы неясный характер. В таких позициях шансы на успешную борьбу с Ботвинником возрастали. В статичных же положениях с определившейся пешечной структурой он был превосходен. - Когда в середине матч-турнира стало ясно, что чемпионом мира становится Ботвинник, ваше разочарование было сильным или вы все восприняли спокойно? - Нет, я, не отказываясь от максимальной цели, с самого начала все же играл не "на место", а просто старался показать все, на что способен. Потому что одно дело чувствовать в себе силы к борьбе, и другое - доказать результатами, что достоин соперничать с более опытными и всемирно известными гроссмейстерами. Я ведь не собирался делать трагедию из "не моего" первого места и понимал: это лишь старт к чемпионскому званию. - А если сейчас вернуться к тому матч-турниру, что вы повторили бы и что сделали иначе? - Думаю, играл бы так же, как и в то время. Человек идет по пути, который ему указывает судьба, и поэтому как отстаивал я свои принципы, например, в защите Грюнфельда вплоть до последней партии с Максом Эйве, так вел бы себя и сегодня. К слову, в той встрече мне пришлось бороться двумя конями против двух слонов, то есть продолжить линию Чигорина. Нет, я никогда не отступал от тех принципиальных воззрений, которые появились еще в юношеские годы. Вообще если человеку вернуть назад время, он снова начнет делать те же ходы и ошибки, которые характерны для его молодых лет. И придут к нему те же достижения, на которые способна только молодость. - Потом у вас наступил какой-то шахматный спад вплоть до грандиозного турнира претендентов в Швейцарии 1953 года. Стимулы ослабели или наступила переоценка шахматных ценностей? - Я не придаю этому особого значения и считаю такую амплитуду нормальной для любого талантливого шахматиста. Потому что после спада судьба обязательно выдвинет новый стимул и придаст новый импульс. - Ажиотаж вокруг матч-турнира был феноменальным. В Колонный зал - не пробиться, троллейбусы ползли мимо медленнее черепах, и советские гроссмейстеры купались в любви всеобъемной. Вы это чувствовали? - Конечно! После турнира в Москве прошли приемы на всех уровнях и во всех творческих организациях. Патриотическое начало тогда было очень характерно, и общее настроение нас тоже захлестывало. Шахматы именно тогда получили признание в столь большом объеме. Мы буквально часами рассказывали и отвечали на вопросы тысяч людей. Действительно, это были особые дни. - У певцов во все времена были поклонницы, а здесь еще и второй шахматист мира, молодой, высокий, красивый... Девушки бросали к ногам цветы и сердца? - Да нет, не успели. Потому что сразу после матч-турнира я встретил свое счастье, и вот уже полвека и тому соревнованию, и моей семейной жизни с Надеждой Андреевной. Беседу вел Яков ДАМСКИЙ |