|
Вспоминает Игорь Зайцев,
один из основных игроков первого состава "64"
КОМАНДА МОЛОДОСТИ НАШЕЙ
Летом 1972 года, когда в Подмосковье от жары горели торфяники и воздух над городскими низинами заволакивали клочья сизого, словно табачного дыма, столица, да, пожалуй, и вся огромная страна, была охвачена очередной шахматной лихорадкой. В те дни в Рейкьявике проходил грандиозный матч на первенство мира между знаменитым Борисом Спасским и почти легендарным Робертом Фишером.
Изнывая от духоты и зноя, мы, затаив дыхание, слушали по вечерам новости, боясь пропустить в них хотя бы единое слово комментатора, и затем на все лады обсуждали и смаковали каждую из донесенных до нас шахматных оценок. Интерес к матчу был невероятный, а по нынешним временам просто уму непостижимый. Помню, что регулярно сразу после полуночи в комнате коммунальной квартиры, где проживала наша семья, раздавался звонок, и я начинал порциями в несколько приемов получать ходы очередной партии. В промежутках между этими сеансами в телефонном треугольнике, составленном из абонентов - Сало Флор, Александр Рошаль и автор этих строк,- шел оживленный обмен вариантами и мнениями. Если по ходу партии удавалось зацепиться за какой-нибудь интересный выступ в сыгранном поединке, то под утро, когда все стихало, я старался сделать черновой аналитический набросок этого фрагмента. Наше шахматное приложение тогда было еженедельным, поэтому при крайне малочисленном штате сотрудников работа кипела чуть ли не круглосуточно. Однако мы были молоды, энергичны, а главное, знали, с каким нетерпением все ожидают наших свежих материалов, и это, конечно, окрыляло и придавало сил. Мы чувствовали, что делаем нужное и полезное народу дело. Короче - нас читали повсюду...
Класс игры шахматных кумиров того времени - Ботвинника, Петросяна, Смыслова, Спасского, Таля, Фишера - казался почти недосягаемым, им завидовали и ими восхищались. Поэтому я был по-настоящему счастлив, когда удавалось, придумав что-то новое, вклиниться в их междоусобную творческую дискуссию. В этом "прикосновении к великим" было нечто самоуничижающее и сладостное одновременно, что-то наподобие есенинских строк, обращенных к Пушкину: "Я просто б умер от восторга, сподобленный такой судьбе". Впрочем, общение с литературными и шахматными знаменитостями, столь импонирующее честолюбию начинающих журналистов, вскоре стало почти чем-то привычным.
В разгар работы над очередным номером в редакции часто можно было застать находящегося проездом в Москве Михаила Таля, диктующего примечания в своей излюбленной манере - вслепую. С неизменной сигаретой в одной руке и как-то по-особому поджав другую, он чуть выпячивал губы и, раскачиваясь, вышагивал из угла в угол, успевая и наговаривать текст, и отпускать на ходу уморительные "талевские" шуточки. Примерно раз в неделю к нам наведывался и редактор еженедельника Тигран Вартанович Петросян, также чуравшийся всякого официоза и ценивший атмосферу доверия и товарищеских отношений. Случалось, что оба эти гения (восьмой и девятый чемпионы мира) встречались в редакции, и тогда на наших глазах разворачивался настоящий театр мимики и жеста. Все начиналось с определенной известной им обоим позиции, в которой - "Посмотри, Тигран", - показывал Таль какой-нибудь сногсшибательный трюк. Воскликнув: "Ну, Миша, ты даешь!",- Петросян застывал в изумлении. Но, зависнув в таком состоянии над позицией на полторы-две минуты, он вдруг каким-то элегантным, присущим только ему вращательным движением пальцев отводил одну из легких фигур на последнюю горизонталь, и наступала уже очередь Таля удивляться и разводить руками. Изобретательность обеих сторон была поистине неистощимой, и такой спектакль мог бы, вероятно, продолжаться бесконечно. Чувствуя уникальность и значимость подобных ситуаций, ко мне ежеминутно подбегал Николай Александрович Тарасов и взволнованно-требовательно шептал: "Записывайте! Почему вы ничего не записываете?!" Все заканчивалось обычно на том, что распахивалась дверь и Рона Яковлевна Петросян, улыбнувшись, объявляла мужу: "Тигран, ты не забыл, нам пора". Супруги удалялись, и мы оставались вместе с "бесхозным Талем". Я не берусь судить, как складывались человеческие отношения этих двух великих гроссмейстеров, но готов засвидетельствовать под присягой их огромное шахматное взаимоуважение.
Как-то, вспоминая чемпионат СССР, где Таль с блеском добыл свою первую золотую медаль, Петросян сказал: "Нам с Кересом тогда казалось, что если на доске останутся даже одни голые короли, Миша все равно что-нибудь да придумает". А от Таля я не раз слышал одобрительно-восхищенное: "Какой фантастический маневр осуществил сегодня Тигран!" Но в то же время во всем остальном они были такие разные и непохожие. Болезненный и внешне чрезвычайно обходительный Таль в жизни порой проявлял несокрушимую неуступчивость и редкое присутствие духа. А "железный Тигран", наоборот, был человеком весьма сентиментальным, и чередование эмоциональных приливов с легкой депрессией было для него чем-то обычным. Помню, как после одного из досадных поражений в матче с Портишем на Мальорке он не выдержал и плакал прямо в лифте (справедливость, как всегда, в конце концов восторжествовала, и он тот матч все же выиграл).
Гораздо более редкими были явления народу Бориса Спасского, но зато слова и мысли, высказанные им при встрече, затрагивали совершенно иные струны, заставлявшие задуматься о духовно высоком, горнем. Точнее, было как бы два Спасских, ведущих самостоятельную линию. Один, словно не желающий подлаживаться под окружающих и слегка иронизирующий, с завидной беспечностью разыгрывал на публике какую-нибудь определенную роль. Но за ним мне всегда чудился другой Спасский, тот, который до сих пор трудно и мучительно пробивается к своей духовной цели.
Cтарейшиной шахматной журналистики в Москве тогда по праву считался недавно отпраздновавший свое 75-летие Виктор Львович Хенкин. У него мы брали урывками свои первые уроки. Однако для серьезной самостоятельной работы этого было явно недостаточно (но, понимая это умом, мы, тридцатилетние, удивлялись в душе, почему, тратя свои золотые денечки, так упорствует наш ответственный секретарь Алик Рошаль в своем стремлении закончить факультет журналистики МГУ). И, конечно же, нам сильно повезло, когда с самого начала фактическое руководство возродившимся изданием было возложено на известного поэта и журналиста, заместителя редактора газеты "Советский спорт" Николая Александровича Тарасова. Человек щедрой, открытой души и широкой жизненной поступи, он стал для большинства новобранцев "64" главным наставником на журналистском поприще. Были и другие , например, Я.И.Нейштадт, М.А.Бейлин, А.С.Прорвич, В.Л.Васильев,
В.И.Шляхтерман, но основополагающую лепту, как мне кажется, внес все же Н.А.Тарасов.
На первых порах у нас редко что получалось. Тогда, собрав весь крошечный коллектив у себя в кабинете, он без обиняков объявлял, что намерен всех нас немедленно уволить и тут же начинал втолковывать, как следует готовить статьи, писать репортажи. Но постепенно гнев его таял, и, успокоившись, он мог затем начать декламировать свои новые стихи. Стихи были емкие и красивые - уже первая строка как бы набирала очень большую высоту, придавая приподнятость всем последующим. Я помню, как одно из четверостиший заканчивалось весьма неожиданно и образно: "На повороте о коробку дома зеленой спичкой чиркнуло такси.". Позднее, когда мы сошлись поближе, я, чтобы поддразнить его, переиначил эти строки и теперь они уже звучали так: "Пожарник, дозвонившись до месткома, потребовал Тарасова: спроси, что может он сказать про номер дома, где ночью спичкой чиркнуло такси". Выслушав это, он обезоруживающе улыбнулся и примирительно произнес: "Ладно, занимайтесь шахматами, в стихах вы ничего не понимаете". В сущности дело именно так и обстояло, мы только-только начинали постигать Слово. Но позднее, когда он дарил мне свои поэтические сборники по мере их выхода из печати, на одном красовалась надпись: "Игорю Зайцеву - поэту и шахматисту", чем я по сей день очень дорожу.
В этих небольших сборниках было множество замечательных и проникновенных строк. Взять к примеру такие:
Утро прошлого. Мы еще дети,
И взрослеть нам еще не пора.
И еще ни за что не в ответе,
Мы играем в тени у Петра.
Век еще набирается силы.
На три четверти все впереди.
Небо кажется легким и синим,
И сжимается сердце в груди.
Все мы пленники грозных событий,
Но под вздыбленной бронзой коня
Я качаюсь на грозном копыте
Среди грозного белого дня.
А какую интригующую форму умел придавать Тарасов своим репортажам. Один из них под названием "Пять белых квадратов", написанный с профессиональным размахом о ленинградском межзональном турнире 1973 года, запомнился мне на всю жизнь. Однако талантливому человеку (это особенно хорошо видно по сегодняшним событиям) очень редко удается удержаться на ногах при чиновничьей чехарде. По каким-то не зависящим от него обстоятельствам он вскоре уходит с поста заместителя редактора газеты "Советский спорт" и целиком переключается на наше издание. Но, как говорится, нет худа без добра. С его переездом непосредственно на 4-й этаж к нам зачастили многие литературные авторитеты. Запомнился один из таких дней, когда я увидел, как, опираясь на палку с массивным набалдашником, к нам неуклонно, словно штурмуя Джомолунгму, взбирается сам Юрий Трифонов. В дополнение к состоявшемуся знакомству с одним из моих самых любимых советских писателей последовал совместный поход в Театр эстрады на 9-ю партию второго матча между Т.Петросяном и Б.Спасским...
Было по-весеннему солнечно, мы все - Виктор Чепижный, Слава Щеголев, Наташа Полянская, Борис Шашин, Толя Кузнецов, Алик Рошаль и я - веселой ватагой шли за вышагивающими впереди Трифоновым и Тарасовым по мосту в сторону "Ударника". Теплый ветер овевал наши лица, ах, как было легко и светло на душе, переполненной жизненных сил и радужных надежд, и как хотелось от полноты ощущений выкрикнуть роковую фаустовскую тираду: "Мгновенье, остановись!.."
|
В библиотеку