Парижские кладбища не то чтобы разочаровывают - пугают. Особенно после
наших, живописно запущенных, или немецких - живописно прибранных. У нас они- та же природа,снисходительно принимающая усопшего в
свое мягкое лоно. Замогильный холод
здесь не так холоден и ужасен.
Не то у экономных французов, во всяком случае - у стесненных в пространстве парижан. Вместо зарослей тут безобразный голый частокол каменных плит и надгробий. Камни, камни и камни. В основном
серые, старые, неживые. Хлад и мрак.
На парижском кладбище Монпарнас теперь, правда, пытаются разбивать аллеи -
хотя бы вдоль центральных "проспектов".
Однако редкие тощенькие деревца еще
только усиливают ощущение тоски.
Зато любезный привратник вручает каждому посетителю схему-план кладбища с
обозначением всех достославных имен.
Бегло пробежав их перечень, намечаю
себе три цели. Лучший за всю историю
Франции литературный критик Сент-Бев и
ее по сию пору лучший поэт Бодлер.
Третья, главная, цель, конечно, - Алехин, "шахматный чемпион, гений России и
Франции".
Наша жизнь - как ковер, сотканный из
увлекших нас интересов. И в каждой присушившей нас области есть некто, кому
мы благодарны более других за испытанные восторг и полет. Кто одарил нас всего
щедрее.
Для меня. как и для многих, в поэзии
это Пушкин, в музыке Моцарт, в живописи
Андрей Рублев, в игре философствующего
ума - Паскаль, Розанов, Ницше.
В шахматах, несомненно, Алехин.
Часто думаю: какое все-таки счастье,
что есть эта всегдашняя, неизбывная радость - сборники его партий. Протяни
только руку. А там, среди сокровищ, и "те
самые" - самые ослепительные: с Боголюбовым или Рети. Такое же счастье, как
20-й концерт Моцарта или "Евгений Онегин"...
Как ни странно, у входа на кладбище
Монпарнас не продают цветы. Пришлось
сходить в город в поисках цветочного
магазина.
Ромашки, конечно, что же еще. Здесь
они, правда, особые, странные. Но пусть и
такая, кустистая веточка будет как приветная весточка с родины.
Горельефный профиль Александра
Александровича ваял явно не слишком
изощренный мастер. Но теперь кажется,
будто что-то в его горемычной, мятущейся
душе угадано верно. Грустно, тяжко ей в
этом застывшем и стылом каменном хоро-
воде. В самом конце восьмого "проспек-
та", что начинается за Сент-Бевом и конча-
ется недалеко от Бодлера.
Когда-то на родину, Поближе к милому
пределу...
|