| РАССКАЗ |
Н.БОРИСОВ |
НИЧЬЯ |
 |
|
Вообще-то гроссмейстер особой словоохотливостью не отличался. Если его как-то и можно было разговорить, то только на астрономическую тему, точнее, астрологическую. Гроссмейстер был абсолютно убежден, что расположение звезд на небе оказывает решающее влияние на судьбу каждого человека. Спорить с ним по этому поводу было бесполезно, даже небезопасно. Впрочем, нас с сыном ни астрология, ни прочие «логии» при общении со знаменитым шахматистом ни в малейшей степени не интересовали. Домой мы всегда шли втроем. Собственно говоря, домой шел только гроссмейстер, мы с сыном жили в противоположном конце Москвы, но тщательно скрывали это от него. Узнав, он мог заподозрить, что мы пытаемся что-то выпытать у него и положить конец ночным прогулкам. Разговор обычно начинал Толя. В свои 11 лет он уже играл в силу хорошего кандидата в мастера. Он искренне считал, что даже прогулки с гроссмейстером могут помочь ему стать большим шахматистом. — Завтра я должен играть с очень сильным противником, и мне обязательно нужно сделать ничью, — сказал он, как только нас оставили в покое любители автографов, каждый вечер поджидавшие участников международного турнира. — Как вы думаете, какой надо для этого выбрать дебют? — Я расскажу вам одну историю, — сказал гроссмейстер после некоторого раздумья. — Может быть, она поможет тебе решить твою проблему. Произошло это в 1950 году. Кажется, я неплохо играл тогда в шахматы. Мы переглянулись. В те годы гроссмейстер был главным соперником чемпиона мира, и его участие превращало любой турнир в крупное спортивное событие. — В этом году, — продолжал гроссмейстер, — я принял участие в полуфинале очередного первенства страны. То ли мои противники чересчур боялись меня и это мешало им играть со мной в полную силу, то ли я действительно был в хорошей форме, но только к последнему туру я обеспечил себе первое место, не проиграв ни одной партии и оторвавшись от ближайшего конкурента на полтора очка. Последнюю партию мне предстояло играть с совсем еще юным кандидатом в мастера К. Готовясь к этой встрече, я обнаружил, что ничего не знаю о своем будущем противнике. Во время турнира он как-то выпал из моего поля зрения, и теперь мне были неясны ни его слабые, ни сильные стороны. Конечно, эта партия не имела для меня никакого практического значения, но хотелось с честью закончить такое удачное для меня соревнование. Перелистывая шахматные журналы, я наткнулся на партию, сыгранную им где-то в юношеском первенстве СССР. Немного вычурный дебют, искусная защита трудной позиции, замаскированный энергичный контрудар. И все, конечно. Из примечаний к партии я узнал, что юноша был в блокаду в Ленинграде и что он фанатически любит шахматы. За обедом в ресторане ко мне подсел мастер Л., тоже участник полуфинала и тоже, как я, из Москвы. — Ты сегодня, кажется, играешь с К.? — спросил он с каким-то подчеркнутым равнодушием. Вопрос не показался мне странным, только удивил тон, которым он был задан. — Да, а что? — А то, что из-за тебя он может не стать мастером. Это мне совсем не понравилось, уж не должен ли я проиграть ему?! — Нет, — сказал он спокойно. — Только сделать ничью. А зачем тебе выигрывать? Я не ставил себе целью обязательно выиграть, я только хотел играть в полную силу. Но я не сказал это мастеру Л., я только спросил его: — А почему это тебя так волнует? — Перед ленинградцами неудобно, да и сам он парень как будто неплохой, — сказал он и ушел, предоставив мне в одиночестве обдумывать сказанное им. Когда я вернулся к себе в номер, меня уже ждал мой старый приятель. Мы учились когда-то в одном институте, и он был моим первым и самым преданным болельщиком. — Ты знаешь, — сказал он мне без всяких предисловий, — что для звания мастера К. нужно сделать с тобой ничью? — Это ему надо знать, а не мне или тебе, — ответил я, стараясь сохранить хладнокровие. — Неужели ты будешь играть с ним на выигрыш? — Ну уж, наверное, не на проигрыш. — Конечно, конечно, на ничью, — обрадовался он. — А почему это вы все записались к нему в адвокаты? — спросил я грозно. — Послушай, — сказал он, глядя на меня умоляющими глазами, — он мне не брат и не сват. Мы даже мало знакомы. Но он очень талантлив. В конце концов пол-очка — это случайность, а без них он не будет мастером. Ему уже в прошлом году не хватило как раз пол-очка. Ты ведь не забыл? Тут он назвал мне нескольких известных в сороковые годы шахматистов, которые, потерпев обидные неудачи, бросили навсегда шахматы. — Мы просто не имеем права допустить, чтобы с ним случилось такое. Ведь он — надежда ленинградцев, — сказал он таким тоном, как будто я собирался убить эту надежду из-за угла. — Да, кстати, — добавил он, — он ничего не должен знать об этом. У меня немного отлегло от сердца. Хорошо хоть, что сам К. не принимал участия в этих закулисных переговорах. И вообще это меняло дело. В те годы стать мастером было, действительно, гораздо труднее, чем теперь, но и весило это звание, мне кажется, побольше. «На что мне лавры Дон Кихота, бросавшегося на ветряные мельницы, — сказал я себе, — ничья, так ничья. Никто ведь не пострадает, если в Ленинграде будет лишний мастер, тем более, что он и в самом деле неплохо играет». Спустившись в вестибюль, я купил на вечер билет в филармонию. Опоздать я не боялся. Если оба противника хотят сделать ничью, то ни правила, ни судья не помешают им сделать ее даже за полчаса. Я мог бы рассказать еще о многих телефонных звонках, на которые я старался не реагировать, о случайно подслушанном разговоре в троллейбусе, когда огненно-рыжий мальчик доказывал отцу, что К. обязательно должен стать мастером, ведь они пригласили его на свой школьный вечер... И вот, наконец, злосчастная партия неумолимо приближалась к ничейной гавани. В промежутке между ходами я украдкой смотрел на своего противника. Бледный, усталый, он вызывал у меня жалость. Я слишком много играл в шахматы, чтобы не понять, почему дрожит его рука, передвигающая фигуры, и почему, сделав ход, он начинает нервно кружить вокруг столика. Я легко представил себе, что он не сомкнул ночью глаз, в сотый раз проверяя варианты, ведущие к желанной ничьей, к заветному званию мастера. К 20-му ходу мы уже вскрыли вертикаль «c». 21 и 22-м ходами мы разменяли первую пару ладей. 23-м ходом он мог пойти второй ладьей на поле c1, после чего разменивались и остальные фигуры. А там останется только расписаться на бланках и поздравить друг друга с благополучным окончанием турнира. Это было ясно и участникам, и демонстраторам, и зрителям, и, наверное, даже тому рыжему мальчишке, которого я сегодня видел в троллейбусе и который, конечно же, не мог не прийти на последний тур. Но мой противник надолго задумался. «Быть может, он сразу хочет предложить мне ничью и колеблется, боясь отказа?» — предположил я. Но ничью он не предложил ни через 10, ни через 30, ни через 45 минут. Минутная стрелка пробежала часовой круг, а он все не делал элементарнейшего хода, которого не мог не видеть. Я уже начал с беспокойством ощупывать билет в филармонию, до начала концерта оставалось совсем немного. Наконец он переставил свою ладью, но не на c1, а на f5. Зал загудел. Но я, кажется, этого не слышал. Если бы в тот момент обрушился потолок, я тоже, наверно, этого бы не заметил. Прошло не менее 15 минут, прежде чем я был в состоянии осмыслить, что же все-таки произошло. 23-м ходом он отказался от ничьей, а игра на выигрыш почти всегда связана с риском проигрыша. Шахматист такого класса не мог не понимать, что сделанный им ход, создающий некоторые угрозы моему королю, отдающий единственную открытую линию в мое полное распоряжение, почти не оставлял надежд на мирный исход партии. Или — или. Он мечтал о ничьей и готовился к ней, но в решающий момент боец и спортсмен одержали в нем верх. Это далось ему нелегко, слишком много было поставлено на карту, слишком долго и мучительно думал он над своим 23-м ходом, но, как видно, действительно слишком любил шахматы и не мог идти на компромисс. Но теперь и я знал, что мне нужно делать. Мне был преподан жестокий урок, и мне хотелось быть достойным своего юного противника. Мне кажется, эта партия была самой напряженной партией полуфинала. Трижды чаша весов склонялась то в мою, то в его сторону... Он проиграл эту партию, а с ней и звание мастера. Снова ему не хватило всего только пол-очка. — И он бросил шахматы? — спросил мой потрясенный сын. — Нет, не бросил, — улыбнулся гроссмейстер. — Сейчас он играет матч на первенство мира. И знаете, — сказал он задумчиво, — я уверен, что, сделай он тогда легкую ничью, он никогда бы не стал одним из самых сильных гроссмейстеров за всю историю шахмат. ...Это абсолютно подлинная история произошла в 1950 году с гроссмейстером Василием Смысловым и тогда еще кандидатом в мастера Виктором Корчным. |
В библиотеку