В библиотеку |
МЕДАЛИ СМЕРТИ ВОПРЕКИ Мечислав Николаевич Овсяник Родился 10 сентября 1941 года в деревне Овсяники Вилейского района Гродненской области. Окончил Новокузнецкий государственный педагогический институт в июне 1965 года по специальности общетехнические дисциплины и Омский институт физической культуры в июне 1971 года по специальности физическая культура и спорт. С 1983 года работал в Беларуси тренером по легкой атлетике. Заслуженный тренер РСФСР (звание присвоено 20.01.1982 г.). Заслуженный тренер СССР (08.08.1992 г.). Заслуженный тренер БССР (08.10.1992 г.). Заслуженный работник физической культуры и спорта Республики Беларусь (удостоверение ? 1 за подписью Президента Республики Беларусь А.Г. Лукашенко от 28.10.1995 г.). В 1995 году все "золото" на чемпионате мира для команды завоевали воспитанники М.Н. Овсяника, а Беларусь заняла 2-е место вслед за США. Умер 16 января 1999 года. Его воспитанники выигрывали: Георгий Колноотченко -
Кубок мира-85 - 1 -е место. Кубок
Европы-85 - 3, ЧЕ-86 - 2; Кто лучше всего может рассказать о человеке? Наверное, только тот, кто был с ним рядом в минуты трагедий и тяжелых испытаний. Именно в этот период времени человек показывает себя таким, каким он есть на самом деле. В трудные минуты жизни рядом с Мечиславом Овсяником была его жена, а ныне - вдова Валентина Дмитриевна. Ее воспоминания о своем муже и великом тренере заслуживают того, чтобы мы ближе узнали того, кто выводил белорусскую легкую атлетику на передовые позиции в мире. Того, кто, зная приговор врачей, боролся за жизнь изо всех сил и сумел достойно провести свой последний поединок со смертью, отыграть у нее несколько лет жизни и подарить своей Родине не только награды чемпионата мира, но и две олимпийские золотые медали. Уже после своей смерти... Вряд ли кто-то станет это отрицать... Вспоминает Валентина Дмитриевна Овсяник: - Хотите знать каким он был человеком? Дома - очень строгий. Всегда был строгий. По отношению ко мне и сыну, хотя он нас очень любил. Если мы решали что-то делать, то я должна была тут же встать и идти делать это сразу. Без промедления! Он и сам был такой. Если он что-то решил, встал и пошел делать. А я всегда полагалась на него. У меня были идеи. Исполнял все он. И все время говорил: надо не говорить, а делать. Иногда даже этим доводил меня до слез и злился страшно: чего ты начинаешь ныть? Иди прогуляйся, успокойся и делай! Слезы его раздражали страшно. Он никогда не говорил: ты не плачь. Чтобы погладить по голове, приласкать, пожалеть - такого не было. Он хотел, чтобы и я была такая сильная физически, как и его спортсмены. Это не жалоба. Характер у него был такой. Он хотел, чтобы все были сильные. У меня было тоже несколько операций, и когда я напоминала ему об этом, он говорил: да забудь ты про них, что ты про эти операции помнишь? Сам он такой же был. О себе говорил: шрамы только украшают мужчину. Поэтому мы старались о прошлых болезнях не говорить никогда. Он больше чернел, когда ученики подводили, и страдал безумно от этого. Это надо было видеть - как он страдал! Генеральный секретарь федерации Борис Криштанович мне как-то сказал: "Он не был дипломатом". Ну и что? Если бы Овсяник был дипломатом, он не добился бы ничего! Полководец Жуков тоже не был дипломатом, а выиграл войну. Но терпению мужа мог бы позавидовать любой дипломат. Он терпел все измены и предательства. Он смог простить ту же Звереву, когда она сказала, что Бочин будет ее тренером... Самое обидное было то, что когда начинали идти результаты, они всегда кого-то приводили: то Шиколенко выходит замуж и заявляет тренером своего мужа, то вдруг Зверева приводит мужа в тренеры, то Дубровщик психовать начинает, когда великим становится: я на эти соревнования не поеду, это не нужно. И Жора Колноотченко, когда Овсяник его вывел в люди... Овсяник помог ему закончить училище, институт. Слава всегда говорил: "Жора считает, что он в метании находится в вузе, а на самом деле только в 5-м классе". Жора был не согласен. Но теперь все понял и очень хорошо относится ко мне. Только он и Яна Корольчик пришли на похороны Овсяника. Больше никто не пришел из спортсменов. Говорили, что не знали. Неправда это. Ведь он два месяца лежал парализованный... Я его не отдала в больницу, хотя мне предлагали отдельную палату. Врачи знали, что это конец. У него уже 6-7 точек были поражены в головном мозге. Помню спросила у врачей: что ждет? Ответили - полная парализация. Как долго будет длиться? Месяц, два, три - никто не знает. Это было очень страшно... Ни разу не позвонила ни Эля Зверева, ни Наташа Шиколенко. Один раз пришел Володя Дубровщик с мамой, Яней Корольчик и Леней Черевко. Володя Дубровщик тогда говорил: "Как мне не хватает Мечислава Николаевича..." Володю не понять. Говорил: "Мечислав Николаевич сидит рядом со мной, присутствует на моих тренировках, я так привык к нему, все время он со мной". А сам ушел к другому тренеру: *** Овсяник раздражал всех своей обязательностью. Если он решил, то шел сквозь стены напролом. Я сейчас смотрю, как люди боятся сказать, что думают. Слава этого не признавал вообще. Он говорил: я - тренер, я - работяга. Должности мне не надо. Я люблю безумно свою работу. Если у меня есть результат, я - король, я - на коне. Если нет - я никто! Иногда я ему говорила: ну почему ты не попросил то или это? Почему тебе дали участок для дачи на самой горе? Ты же все-таки такой тренер! А он отвечал: есть лучше меня. Он никогда не говорил, что он лучший, только есть лучше меня. Эта его скромность, я сейчас думаю, была, наверное, напрасной... Мне сказали как-то: он воспитывает себе подобных. Почти машин для результатов. Но в то же время душа у него была ужасно ранимая! Никто об этом не знает. Но он говорил: "Я - мужик и мне надо терпеть! В дождь, снег или ветер я должен работать..." Со спортсменами он тоже был жестким. Но прощал им больше, чем мне. Он сам признавал: я грубее и деспотичнее дома, чем на тренировках. Мне Шиколенко как-то сказала: "Дубровщик ведет себя ужасно! Как Мечислав Николаевич все это терпит?" И я его спрашивала: как? Он отвечал - это моя работа. Это наша тренерская доля. :А начинал он в Сибири. И стал там быстро известным. С его отъездом ДЮСШ в Новокузнецке развалилась. Потом его пригласили в Краснодар. Но он с самого начала хотел в Беларусь. Очень хотел. Он же родился здесь. Но не известный никому не нужен был. Он тогда оформил на всех своих учеников опекунство, и всех их вывез в Краснодар. И возился с ними, и учил, опекал их как отец. Помогал во всем. Тогда к нему попросилась и Зверева. Писала ему об этом. Он взял ее и тренировал более шести лет, бился над ее техникой. Она очень гибкая была, низко наклонялась над землей во время метания диска. И он поставил ей технику. Эта техника - Овсяника... 10 лет мы прожили в Краснодаре. Оттуда он привез Шиколенко. Все говорили ему: не возись с ней, толку не будет. Но он верил в нее и видел в ней копьеметательницу. Он забрал ее в Минск, сразу пробил ей однокомнатную квартиру. А сами жили год где придется. Потом нам стали предлагать квартиру, то на Юго-Западе, то еще где-то. Мечислав Николаевич уже был известен и сказал: либо дадите мне поближе к работе, либо потом снова вас доставать буду. И тогда нам эту квартиру дали. Двухкомнатная, небольшая, но зато близко к работе. И началась его тренерская адская работа! Все было посвящено работе. Разговоры только о ней - о работе. Одна отдушина - дача. Мы взяли участок и стали строиться. За три месяца дом построили! Если он брался за дело, то - оно у него горело в руках. Говорил мне: я взялся, я должен сделать! Он горел на работе. И вообще в любом деле. Он отдавал себя до последнего. С ним было очень тяжело. Его невозможно было остановить... Помню был случай: дождь льет как из ведра, нам негде спрятаться, а мы землю и копаем, и возим. Он уже видел, что я "на пределе", но решил: пока не сделаем, не уйдем. Мы по уши мокрые, грязные, всегда летели с дачи на электричку в последнюю минуту. Не видели белого света! И вот так он жил и работал все время! Он ходил на эту дачу, и все там сам делал. Раз он решил - это надо, он ходил и делал! Его, наверное, не любили за эту требовательность и настойчивость. Когда он приезжал в Москву и ходил по большим кабинетам, то начальников сразу же предупреждали: "Овсяник приехал!" И если кто-то из московского спортивного руководства не владел каким-либо вопросом, он говорил: это - твоя работа, а ты ее не знаешь. Чего ты тогда тут сидишь?! Он только так разговаривал. То есть он требовал дела от всех. И любил, когда дело делалось, был этим очень доволен. Помню, Наташа Зверева уезжала за границу, и за один день нужно было сделать документы. Тогда это было страшной проблемой. Ему отказали, но он все равно добился своего! И знаете, что он сказал, когда я его спросила: как ты это делаешь? Он говорит, если меня выгоняют из двери, я ищу окно в тот же кабинет... Знаете, как он обычно покупал билеты на поезд или самолет? Тогда это тоже была проблема. Он подавал с документами шоколадку в окно и говорил: это вам от Ивана Петровича, к примеру. И ему выписывали билет, хотя он называл имя-отчество "от фонаря". Он умел делать все! ...Прошло два года. И вдруг он заболел. Первый раз. Это было в начале 90-х. Язва желудка. А через год сказали, что нужно немедленно оперировать. Положили в больницу. Он мне звонил каждый вечер. И вот один вечер нет звонка, второй, я набираю, а мне говорят: вы что не знаете, что его прооперировали? Он скрыл от меня, чтобы я не расстраивалась! Он не понимал, что когда узнаю, то от неожиданности сойду с ума. Он считал, что освобождал меня от переживаний... Помню, сказали, что он в реанимации, и когда я стала спрашивать, что с ним, мне медсестра ответила: придете - узнаете. Мне стало плохо. Я поняла, что мне что-то не договаривают... Утром, в 7 часов, я уже сидела у кабинета хирурга. Он идет мимо меня и спрашивает: "А вы кто такая?" Я говорю - Овсяник. Он посадил меня в кресло и говорит: вы знаете, у него - рак... К сожалению, задета уже поджелудочная железа и мы поделать ничего не можем. Послали в местную поликлинику к онкологу. Я попросила, только не говорите ничего ему, ладно? Я была в ужасе. Был здоровый и вдруг - рак! ...Операцию он перенес прекрасно. На третий день уже стоял у кровати, чем поверг врачей в шок! Он все говорил: движение - это жизнь! Я стала пытать хирурга, чтобы он рассказал все. На операции оказалось, что никакого рака нет! Мы так были рады! Я пошла к хирургу в госпиталь, где Славе ставили смертельный диагноз и рассказала об этом. А он и говорит: а я вам и не говорил, что у него рак. Представляете?! Я говорю: как же вы не говорили?! Вы же почти убили меня тогда своими словами, я думала, что не выживу! *** И вот Мечислав Николаевич выписался. Я его кормила. Сначала по полстакана всем протертым. Он все требовал: есть хочу, есть хочу, так у меня желудок никогда не растянется! Потом стала по стакану ему давать. Потом к нам еще один язвенник присоединился из соседнего дома. Он к нам приходил есть супы, потому что его жена почему-то не готовила супы. И вот они вдвоем лечились. И Слава забыл, что такое больной желудок... Как вдруг приключилась другая беда. Такая, какую и не ждали! И началось... У него на правой ноге была родинка, такая атласная, нежная, и он ее нечаянно содрал. Я его гнала в больницу, а он не шел. Заставлял меня к ноге привязывать всякие лекарства, а потом стал жаловаться на боли. Эта родинка разрасталась от ночи к ночи. Это было дико! Как будто она обрадовалась своему освобождению, И размножалась с такой скоростью, как в фантастическом фильме. Я говорю: иди в больницу! Что ты делаешь?! Иди! Он - давай привяжем это, привяжем то. Вот это, не знаю как сказать, упрямство или несерьезность, его и погубили... Потом он пошел в "Динамо" к хирургу, а тот - бывший онколог - говорит: "Немедленно беги туда, где был, - в онкодиспансер..." Ему удалили наросты. Шов был жуткий! Через все бедро. Я так переживала. Его облучали, сказали, что все вроде бы удачно. Он должен был ехать в Кисловодск на соревнования. Как вдруг смотрю - ходит такой грустный, грустный. Спрашиваю: в чем дело? А он мне говорит: никуда я не еду и показывает огромный лимфоузел в паху. Я говорю, что же ты наделал?! Я же тебя просила: следи за лимфоузлами! И мы его опять повезли в онкологию. Это было ужасно! У него вырезали все протоки лимфоидные, буквально от живота и до колена. Все повыдирали! Стало вроде опять ничего, все нормально. Но это так сказали ему врачи... А мне объяснили, что он пришел слишком поздно. Если бы это было не в сентябре, а в июне, еще была бы надежда. Теперь мы не знаем, что будет. Мне стало плохо совсем. Усадили в кресло, что-то говорили, успокаивали. А я им так тихо говорю: знаете что? Он будет бороться до последнего, вы его не знаете. Все врачи вдруг подняли головы и посмотрели на меня. А я им еще раз говорю: он будет бороться! Он будет так за жизнь бороться - вы не представляете как! Еще спросила, а сколько это может продлиться? Они ответили, что меньше года. Я не верила, что это конец... Это было в 1996 году... Но он прожил еще более трех лет! А потом появился второй лимфоузел, потом в горле что-то обнаружили и сказали, что надо связки удалять. И все равно я надеялась, что он выживет! Делали ему много-много химиотерапии, облучали, дважды по шесть часов жарили в камере, где 60 градусов. У него отнялись ноги один раз в больнице. Мы с Володей Дубровщиком несколько раз ездили тогда к нему. Только Дубровщик его тогда и навещал. Больше из спортсменов никто к нему не ездил. Мы с Володей приезжаем, а Слава идет нам навстречу, смеется, а ноги тащит за собой еле-еле. Говорит мне: неси коньяк, неси шоколад. Тогда у меня все деньги и ушли на лечение. Меланома кожи с метастазами в головной мозг - это был его диагноз - приговор. И резали его, на нем не было живого места! И что поражало!? Он рвался на тренировки! Он старался не пропустить ни одной тренировки! И боготворил своих спортсменов. Яню возносил, не знаю как. Говорил: у нее будет золотая медаль или на мире, или на Олимпиаде. Он умер. Прошла Олимпиада в Сиднее, и никто ничего. Я говорю: золото-то ведь есть у его спортсменок! Десятки тысяч долларов получили: Неужели мой муж не заработал ничего? Мне очень обидно: ...Когда Слава взял Корольчик, он был в восторге. Сказал - это будет звезда. Пока это звездочка, но будет звезда! Он говорил, что из миллиона людей метателем может стать только один. И он как-то сразу видел их - этих метателей. Помню, когда ехали в Будапешт, на чемпионат Европы, на медаль он ее не настраивал. Говорил, чтобы подвести к медали спортсмена, нужно 6-8 лет. Но Яня настолько талантлива, что медали пришли раньше. И вот на стадионе сидит Рудских и чуть ли не молится Богу. Привезли кучу народа, а медалей нет и нет. Рудских и произнес тогда фразу, которую я запомнила на всю жизнь: "Мне бы с десяток таких тренеров, как Овсяник, остальных выгнал бы в шею!" Жена его поправила: "Тебе хотя бы пять "овсяников" и ты завоевал бы весь мир". Это ее слова. И вот у Яни последняя попытка.! Толкнула и слышу Рудских говорит: "Все, все! Бронза наша, бронза наша!" Смотрю на табло - точно, третье место. Вы знаете, я подскочила и прыгала, визжала так, что все болельщики смотрели на меня. Это было такое счастье! Что уже и Яня стала у него такой великой спортсменкой! Вечером все поздравляли друг друга. И Дубровщик поздравить пришел. Он уже к тому времени ушел к Литвиненко тренироваться. И я хочу сказать, что Слава так и не простил Дубровщика. Так и ушел на тот свет с обидой. Может, потому у Дубровщика ничего и не получается теперь... Мне Вовку жаль по-человечески. Хотя, как он мучил Овсяника, сколько над ним издевался. И даже когда знал, что Мечислав Николаевич болен уже смертельно... Это же было ужасно. Я и сейчас думаю иногда: наверное, Володьке потому и не везет. Мечется, ищет что-то или кого-то... А когда-то родители Дубровщика умоляли Славу, чтобы он тренировал их сына... Вот такие дела были с Володей... После разрыва Мечислав Николаевич страдал неимоверно. Он был весь черный. В тот день уехал один на дачу, старался никого не видеть, ничего не слышать. Потом, через несколько дней, сказал мне: я должен сам все это пережить: Очень страдал. Я не выдержала и спросила: "Слава, а почему Володя ушел к Литвиненко?" Он ответил: "Потому что Литвиненко идет у него на поводу, а я так не делаю и никогда не сделаю". Я не знаю, почему у спортсмена и тренера так иногда случается. Вот и Элька тогда ушла к Бочину. Умница Элька... Как она играет на гитаре, на пианино! Как она поет! Считаю, Бочину очень повезло с ней, как с человеком. Мы собирались часто раньше. И сейчас Эля хорошо ко мне относится. Но не звонит. Я спрашиваю: почему? А она говорит: "А могу ли я?" Она считает, что я до сих пор на нее в обиде... Я не держу ни на кого зла. Что было, то и было. Что случилось, то и случилось. Видимо, что-то было у Славы такое, что они уходили. В самом расцвете уходили... Он сказал как-то, что если бы у меня были до Корольчик только Колноотченко и Зверева, мы бы десяток лет покоряли мир. Мы бы в толкании и метании были королями... Про Володю он так почему-то не сказал, хотя Дубровщик тоже очень талантлив. Когда он взял его, то через год, сказал, что Володя будет похлеще Колноотченко. Только такие люди, как Володя, становятся великими. Но он до конца не предполагал, какой он, Володя. Он узнал его позже... После тренировок приходил домой с лицом то черным, то белым, но почему он его не бросал - не знаю. Наверное, столько много сил вложил, что жаль было своего труда... Однажды врач Вадим Талыбов зашел в Стайках в комнату и увидел, что Мечислав Николаевич сидит, обхватив голову руками. Он немедленно взял машину и повез его к своему другу, профессору, в 5-ю больницу. Там мужа просветили и... обнаружили опухоль размером с куриное яйцо. Талыбов позвонил мне и сообщил, что Слава находится там-то и там-то и его будут оперировать. Господи! Опять!!! Я тут же помчалась в больницу. Боли у него, конечно, были адские. Ему без конца кололи баралгин. И он знаете, что мне говорит за день до операции?! Не поверите! "Я хочу поехать в Стайки!" У него приступы дикие... А мы с сыном... повезли его в Стайки. Я помню, лицо у него было тогда смертельно бледное, почти белое, и на него все, кто был в Стайках, глядели с ужасом. Ему же было плевать, как он выглядит. Я все переживала, думала, как бы приступ не начался. Он переговорил, со всеми повидался, рассказал, что ложится на операцию. Я потом поняла - он прощался со всеми... ...Во время операции я уехала на дачу. Была страшная буря в ту ночь. Разворотило все леса. Это был понедельник... Я уехала, чтобы не находиться дома и не вздрагивать от каждого телефонного звонка... Приехала утром и мне сказали: "Все удачно, все хорошо". Я расплакалась... Если рассказать, сколько я провалялась на полу в этих больницах, сколько ночей не спала, дежурила у постели мужа! И спать было негде... Я не верила, что можно в больничной палате кинуться на голый линолеум и засыпать мертвецким сном. После операции наконец меня пустили к нему. Зашла в палату, у него на голове окровавленная повязка, а он... улыбается. Рот до ушей, улыбается мне вовсю. Я остолбенела. Тут зашел хирург и начал делать перевязку. Я сразу выскочила из палаты, потому что не могла спокойно смотреть на все это. Все время удивляюсь, как врачи привыкают к такому ужасу... После перевязки хирург вышел из палаты и подошел ко мне, сказал, что они Славу обманули и объяснили, что якобы вырезали маленькую гематомку, образовавшуюся вследствие сотрясения мозга в детстве. Он так обрадовался, что ничего страшного - наконец-то смогу работать! Наконец-то!!! И знаете, он резко пошел на поправку. И на следующий день после реанимации он мне вдруг говорит: пошли гулять по коридору. Я ему: Слава... Ты что?! А он поднялся и требует: пошли! Я его одела, обняла, вышли в коридор. Хирург как увидел нас - оцепенел. А я ему говорю: "Муж сказал: движение - это жизнь". И он говорит: "Правильно, все правильно". А сам от растерянности бросился Славе тапочки поправлять. Все отделение сбежалось посмотреть на это. В общем, выписали нас вскоре. Стали мы жить. И как-то я ему пожаловалась, что у меня нет пальто теплого. Когда-то из Греции он мне привез полушубок из кусочков норки. А я ему говорю: "У меня уже возраст, в полушубке и брюках ходить как-то уже не солидно". А он мне говорит: "Поеду в Грецию и норковую шубу тебе привезу". Я ему: "В какую Грецию?! Ты что?" Тем более, что до отъезда в Грецию оставалось меньше месяца... Наступает время ехать команде в Грецию. И он со всеми летит самолетом! Я его отпустила только потому, что туда с ним летел Талыбов, царство ему небесное, бедненький тоже... Говорит; не волнуйтесь за Славу, я присмотрю. Прошли соревнования, они вернулись, а я приехала позже, была в это время на даче. Слава уже умчался на тренировку. Смотрю, сумки стоят, потом захожу в комнату, шкаф раскрыт и висит норковая шуба. Я стала на колени и заплакала. Это вообще что-то! Он мне привез норковую шубу! Первая мысль была: где он взял денег? А потом думаю: вот это у меня муж, так муж! Вот это мужик у меня, черт возьми! Оказалось, он потом признался, что собирал деньги потихоньку, втайне от меня. *** Все было хорошо. А потом он стал собираться в Хорватию. Был в хорошем настроении. Мы устроили ужин дома. Яня была, Володя. Ночью они уехали на Володиной машине. Оттуда приезжает, Боже мой! По голосу, когда он мне позвонил, я поняла, что ему очень плохо. У меня все оборвалось внутри. Я поняла, что с моим мужем беда. Сын поехал на машине, встретил. Открывается дверь, сын заносит сумку и следом идет мой Слава. Что меня поразило сразу - это его лицо. Оно у него было уже отрешенное. От этого света... И топчется у порога с такой улыбкой, виноватой какой-то. Такой, знаете, весь, как ребенок. И не может никак дверь закрыть на замок, что-то руки не слушаются, что-то все не так. Он зашел, разделся, снял шапку, я смотрю, на голове - там, где нет кости - огромная опухоль. Наши мучения снова начались... Позвонили в хирургию в 5-ю больницу. Прибор, которым его в прошлый раз просвечивали, оказался сломан. А Слава стал терять координацию. Когда кушал стал ронять вилку, ложку и все удивлялся: да что такое, ложку удержать не могу! Страшно было смотреть на него и жалко. Потом его повезли в больницу. Хирург подходит и здоровается с ним, а Слава дает не правую, а левую руку. Врач спрашивает: как дела? А Мечислав Николаевич бодро отвечает: "Как видите - жив-здоров!" Положили его на обследование. А вечером он звонит мне: "Забирай, меня выписывают". Мне стало все понятно. Мы с сыном приехали, а он уже сидит никакой и сумка уже готова. "Забирай меня!" - говорит. Я спрашиваю: "Почему?" А он тихо так: "Голова... Умирать..." И ни сожаления, ни растерянности, ничего... Лицо такое мужественное... Подошла медсестра: "Я не могу вас отпустить. Нет документов". А он: "Я все равно поеду! Я поеду домой!" Но мы его уговорили на один день остаться. Навела я порядок в палате, и мы с сыном поехали домой. Говорю ему, давай заедем в магазин, купим бутылку водки, иначе я сойду с ума! И вот мы купили с сыном эту бутылку, сели в машину и давай плакать. Не тронули эту водку, а просто сидели и рыдали. Мы поняли, что уже ничего не сможем сделать для нашего дорогого отца... Сын, конечно, держался... Вечером из дома я позвонила хирургу и спросила, что с моим мужем? Он говорит: Валентина Дмитриевна, все... Шесть или семь точек головного мозга поражены раковыми клетками. Теперь все... Спросила, что нас ждет? Он сказал: полная парализация. "Сколько будет продолжаться?" "Один-два месяца, не больше". Вот так вновь начались наши муки. Его выписали, и я стала... ходить с ним на тренировки. Или я, или сын отвозил на машине. Он догадывался, что умирает, но не хотел в это верить и ходил на работу! Как-то отвела я его на тренировку, он пришел, переоделся в спортивную форму, присел. А там Дубровщик тренировался с Литвиненко. Мечислав Николаевич увидел их, почернел буквально на глазах. Яня подошла, обрадовалась: "О, Мечислав Николаевич!" Я ее отвела в сторонку и сказала: "Яня, тебе нужно подумать о будущем. Мечислав Николаевич смертельно болен. Он тебя не сможет больше тренировать..." Вот водили мы его на работу сколько могли. А потом резко, за неделю, у него отнялись правая рука и нога. Он еще хотел на тренировки... Как-то утром встаю, а он: "Ты куда?" Я говорю - на работу. Он кричит: "Быстро мне тоже душ, костюм, я тоже на работу пойду!" Только о работе и говорил. Только о работе. Говорит: "Яня там пропустит столько без меня! Мне надо к Олимпийским играм готовиться!" У него только Олимпиада и была в голове... Кричал: "Мне нужно работать, а я тут лежу! Так, быстро мне душ!" И утром мне приходилось несколько раз таскать его в душ. А он тяжелый... Боже мой! Я думала, что не смогу его в один из дней вытащить из ванны: В общем, я спала последние два месяца где-то минут по 15 в сутки. Как я выдержала? Не знаю... И главное - он верил, что будет жить. Как он верил! Он даже не сомневался, что будет жить... Считал, что это все временно. И как он мужественно терпел боль! Врачи мне все говорили: никогда у них не было такого мужественного человека! Он жил только на своем мужестве... Как он боролся за жизнь! Какие он процедуры делал! Сколько было всего! День и ночь борьба шла! Он чистил себе и печень по всем правилам. Он только и делал эти дни, что боролся за жизнь! В ночь с 13-го на 14-е, в старый Новый год он говорит: "Приготовь мне пельменей, доставай шампанское и будем с тобой встречать старый Новый год!" Решила сама перенести его в зал. Он лег мне на спину, и я его перетащила на диван... Приготовила пельмени и шампанское. Овощи, соки, фрукты он не стал есть. Он и так их жевал и пил постоянно. Верил, что надо витамины, и тогда он выздоровеет... С этой верой так и жил... Поел как следует и... стал мне в любви объясняться. Говорит: "Вот я выздоровею и еще покажу, какой я!" Я тоже поддакиваю - пора уж, сколько можно, не знаю, чего ты тут со своей рукой и ногой таскаешься... Шутки вот такие у нас были... На грани жизни и смерти... Посмеялись... И не знали, что это был наш последний разговор... *** Никак не подойду к этому жуткому дню... И вот 15 января он стал умирать. У нас даже до наркотиков не дошло... Я подошла, наклонилась, и он вдруг прошептал: "Мне плохо..." Первый раз в жизни пожаловался, что ему плохо... Целый день он проспал. А ночью, где-то в 12 часов я услышала сильный вздох. Я подошла к нему, смотрю - вроде спит. Спит на спине - спокойный такой. Потом вдруг храп какой-то. Я присела, обняла его, положила его голову к себе на колени. Он еще спал. А потом вдруг слышу - тишина. Я его отняла от себя - смотрю, а у него уже губы синие. Я как закричала! Дома была одна. 12 часов ночи! Я ничего не понимала, ничего не соображала! Никого нет... И муж умер мой... :Я не дала его резать и похоронила на следующий день... Федерация легкой атлетики помогла, спасибо. Сделали за полдня все. Мария Иткина звонила, ходила к мэру города, оформила все, что надо. В три часа дня его уже выносили. Народу было очень много... Я плохо помню, что тогда было... Я вообще очень плохо помню тот день... Меня осуждали конечно... Родственники... За то, что быстро похоронила и никого ждать не стала... *** Слава всего себя отдал спорту. Он просто честно работал. Чувствовал страшную ответственность перед страной и спорт-сменами. Помогал им в институты поступать, учиться, сдавать экзамены. Он, помимо тренировочной работы, никогда не оставлял спортсменов наедине со своими проблемами. Выбивал квартиры... Всегда у него была забота о людях... Телевизор ему смотреть было некогда. Он всегда говорил: что ты там смотришь? Работать надо! А как он учился в автошколе! Сдал все на отлично. У него даже фотография на правах - он смеется. Он мечтал о машине много лет! И водил машину даже когда у него было 30 процентов зрения... Везде старался добиться своего. Говорил: я мужик, я должен все вытерпеть. Решил - для него значит должен добиться. Что он мне оставил? Я должна вам это сказать. Он мне свое МУЖЕСТВО оставил. Сначала опустила руки. Не знала, как я буду жить... Это ужасно... Столько лет вдвоем... Я , когда он умер, часто плакала... А потом мне стало стыдно. Я подумала, что сказал бы мой Слава, если бы увидел меня такой? Он бы сказал: неужели ты не можешь держать себя в руках?! И я поняла: я должна жить и делать все, как он. С его силой воли и его мужеством. Мужеством, с каким он держался, будучи больным... И сейчас в жизни я никого и ничего не боюсь... Записал Петр Рябухин 10 сентября этого года Мечиславу Николаевичу Овсянику исполнилось бы 60 лет: |