"Подождите минут пять. Сергей – в душе". Милая девушка (гадаю, жена ли это) любезно предлагает чаю. По стенам квартиры развешаны огромные, потрясающей красоты портреты в одинаковых строгих рамах. Не верю своим глазам. Неужели столько звезд мировой величины, будучи российским мастером, можно снять к 35 годам? (Именно столько лет Берменьеву). Шэрон Стоун – без макияжа, непривычная, не секс-символ, как ее принято изображать, а очень естественная, уязвимая, легко ранимая. Кумир молодежи Дэвид Боуи с озорной хитрой улыбкой. Удивительно глубокие и мудрые глаза Михаила Барышникова. Здесь же Джеффри Раш и Леонид Филатов. Джеймс Камерон и Олег Табаков. Валерий Гергиев и Морис Бежар, Ричард Гир и Джулия Робертс. Иосиф Бродский и Габриэль Гарсиа Маркес, Рикардо Мутти и Лучано Паваротти, Владимир Спиваков и Ицхак Перельман, Роберт де Ниро и Аль Пачино, Эвандер Холифилд и Пит Сампрас. На многих фото благодарственные надписи. От этих самых персонажей Сергею. Ловлю себя на мысли, что не каждому русскому фотографу Роберт де Ниро напишет: "Твой старший брат смотрит за тобой". А вот слова Элли Визела, писателя, Нобелевского лауреата: "Эта фотография – лучшая в моей жизни".
Пока я смотрю на портреты, появляется их создатель. Сразу заваливает поручениями ту самую девушку Сашу, оказывается, свою помощницу: напечатать фотографии, позвонить кому-то, назначить встречи. "Саша, где батарейки от пейджера? Где записная книжка? Где мои носки?" Причем через секунду все вышеперечисленное сам же и находит. Чувствуется, человек творческий, нуждающийся в бытовой опеке. Наконец, выпив утреннюю чашку чая, приглашает меня к разговору.
– Многие фотографы зарабатывают деньги, снимая знаменитостей. Ловят их в магазинах и ресторанах, дежурят с биноклями возле их домов. Звезды негодуют: подают в суд, выбивают камеру из рук, в лучшем случае закрывают лицо. Ваши фотографии – колоссальная совместная работа. Чувствуется, что эти люди точно так же заинтересованы в успехе конечного продукта, как и вы. Почему в России ваше имя не растиражировано? Ведь вы могли стать фотографом номер один...
– Я никогда не занимался саморекламой. Поверьте, мне и так очень комфортно. Пик востребованности журналистов как светских персон пришелся на 1992-1996 годы. Но тогда многие фотографы работали с журналами за то, чтобы о них написали, с телепередачами, чтобы их показали на всю страну и так далее. Извечный бартер. Поэтому жена Катя меня всегда предостерегала от чрезмерного общения со СМИ: "Сережа, люди подумают, что ты им денег заплатил." Я до сих пор не стремлюсь к такой популярности. А свое эго удовлетворяю работой. Мое эго, к примеру, портрет величайшего скрипача современности Исаака Стерна с его дарственной надписью, висящий в холле Карнеги Холл.
– Ваши фотографии очень естественны. В них нет надуманности, сложных сюжетов, замысловатых декораций...
– Верно. Почти все работы сделаны без помощи стилистов, на моих героях нет косметики. Эффект создает только свет, а иногда просто дневной свет.
Своей естественностью фотографии Берменьева резко отличаются, скажем, от снимков суперизвестного американца Дэвида Ляшапеля, который тоже "специализируется" на звездах. Ляшапель насыщает кадры яркими красками, доводя их сочетания до абсурда. Использует множество вспомогательных украшений, маскарадные костюмы. Выливает на "подопытных" тонны грима. Безусловно, красиво. Но напоминает шумный карнавал, скрывающий индивидуальность героев. Напротив, Берменьев пытается раскрыть характер героев. Он словно не позволяет зрителю отвлекаться на посторонние вещи, концентрируясь на лице, взгляде.
– Как вы пришли в фотографию?
– Я вообще-то окончил юрфак МГУ. Работал в органах правосудия, а параллельно занимался фотографией.
– Кто преподал вам первые уроки мастерства?
– Камеру взял в руки сам. Нигде не учился. Но в моей жизни был такой замечательный человек – Дмитрий Федорович Сорокин, бывший фотограф Сталина. С ним, кстати, связана интересная история. За свои снимки его наградили сталинской премией и по этому случаю ему подарили бюст вождя. А во время одной из бомбежек этот бюст упал на пол, откололся нос. Представляете? А наутро за Дмитрием Федоровичем должны были заехать, отвезти на работу. Так вот он всю ночь распиливал этот бюст на кусочки и выносил на помойку, чтобы никто не смог понять, кто же это был. Вы бы видели ужас, панический страх в глазах Сорокина, когда он этот случай рассказывал. К сожалению, познакомили нас незадолго до его смерти. Дмитрий Федорович был наполовину слепой, уже немного не в себе, снимать не мог, зато давал дельные советы. Некоторые из моих снимков того периода даже подписаны: "Сорокин-Берменьев". Так вот от Дмитрия Федоровича я воспринимал критику. Больше ни от кого.
– Вы помните свою первую удачную съемку?
– Конечно. В 1985 году я снял Елену Николаевну Гоголеву, богиню Малого театра. Снял на черно-белую пленку (фотографию эту я видела в портфолио Сергея). Гоголевой понравилось. Затем снимал Игоря Ильинского, Сергея Образцова, Николая Анненкова. Своего фотоаппарата у меня тогда не было. Один знакомый следователь из прокуратуры одолжил мне то ли "Зоркий", то ли "Киев". В 1987 году стал активно сотрудничать с "Огоньком". В то время как раз туда Коротич пришел. Из того, что запомнилось, делал портреты и сценические съемки Андриано Челентано, Мирей Матье, Билли Джоэлла, когда они сюда приезжали на гастроли. Работал для "Нового времени", издательства "Правда", "Московского комсомольца".
– А как началась карьера за рубежом?
– В 1987 году журнал "Time" купил мой снимок Уильяма Робертсона и Василия Сельвашко. Они 45 лет назад встретились на Эльбе. Обычная хроника, ничего выдающегося. Потом мои фотографии стали заказывать испанские и французские издания. Я начал оформлять диски. Лучано Паваротти, Джорджа Шолти, Исаака Стерна, Евгения Кисина, Дмитрия Хворостовского. До сих пор обожаю оформлять компакт-диски. Сейчас делаю обложки книг. Например, к произведениям Элли Визела, Нобелевского лауреата. Между прочим, снять обложку – это не просто "приехал, чик-чик и готово". В первый день я человеку душу выматываю, во второй мы вместе обедаем, на третий едем вместе гулять. Я к нему приглядываюсь, потом снимаю.
– Кто заказал вам эту съемку?
– Крупный издательский дом – "Random House". Элли Визел выбрал фотографа сам, не видя меня.
– Интересно, они выбрали русского фотографа...
– Им неважно, какой я национальности.
– Приходилось ли вам сталкиваться со случаями пиратского использования ваших снимков в России?
– К сожалению, очень часто. Наверное, стоит присмотреться к механизму получения этих снимков. К примеру, приходит некто из глянцевого издания к Эдварду Радзинскому. "Здрасьте – здрасьте. Можно, мы вас снимем?" "Нет, меня уже снял замечательный фотограф Сергей Берменьев. Я вам дам один кадр". Журналы в таком случае не то что не платят гонорар, но, самое главное, даже не указывают мою фамилию. Обидно. С другой стороны. Для меня это высшая оценка, когда Радзинский, умный, милейший человек, говорит: "Не надо. Сережа уже снял". Но вот в Америке по совету адвоката я сделал так называемое copyright. Процедура эта непростая. Нужно заполнить кучу бумаг и внести значительную сумму денег. Зато в Штатах сopyright действует стопроцентно. Вот Лучано Паваротти недавно извинился. У него вышла книга, на обложке моя фотография, но без подписи.
– Он сам дал эту фотографию?
– Он говорит, что бывшая жена, бывшая валит на новую. В итоге фамилии нет. Но я стараюсь не раздувать из таких историй скандал, чтобы не затрепать свое имя. Вокруг и так грязи полно.
– Как складываются ваши взаимоотношения с отечественными глянцевыми изданиями?
– Никак. Я не выгоден, наверное. Боятся меня. Думают, дорогой. Хотя со мной ни разу никто не пытался поднять вопрос гонорара. Вот для Harpers Bazaar я сделал фото Хворостовского и Янковского-младшего. Просто мне интересно было. Но вообще проблема в том, что мало кто видел, что я делал последние 5-6 лет. У меня были выставки в Мэрии, Мосгордуме, но закрытые.
– Предположим, вам звонят и просят, к примеру, через 15 минут приехать и что-то снять. Ваши действия?
– Поймите, я же не репортер, чтобы бежать куда-то сломя голову. Это не мой хлеб. Я давно в такой манере не работаю. В принципе, мне можно заказать очень срочную работу. Но это должно выглядеть как просьба, пожелание или... очень хорошее материальное предложение.
– Вы бы стали снимать за большие деньги, скажем, на свадьбе у нового русского?
– Без своей подписи стал бы. Ведь заработанные деньги я смогу потратить на искусство. Я смогу снимать людей, которые не в состоянии заплатить за свои фотографии, но которые интересны мне.
– А с кем вы планируете сделать съемку?
– С Барбарой Стрейзанд, Джеком Николсоном, Майклом Дугласом.
– Жалеете ли вы иногда, что какие-то интересные личности уже умерли, а вы не успели их запечатлеть?
– Хороший вопрос. Жалею, конечно. Очень Кирова хотел бы снять. У него такое хорошее лицо. Вообще в то время было что снимать, но можно было и жизни лишиться. Потом – Гагарин. Кстати, тот самый Дмитрий Федорович Сорокин, о котором я рассказывал, снимал Гагарина. Ох, какие он делал снимки. Они всем известны.
– Если честно, вас когда-нибудь охватывает дрожь, страх, когда вы фотографируете знаменитостей?
– Никогда. Дрожать я мог перед Гоголевой. Или перед Анненковым. Я несколько раз был у него дома. Кстати, жена у Анненкова была последней оставшейся в живых ученицей Станиславского, по крайней мере так она себя называла. Так вот во время ужина, в свои 95 лет, он мог неожиданно запеть. Глубоко, объемно. Голосом необыкновенно красивым, чистым. Вот тогда можно было задрожать.
– С кем больше нравится работать – с профессиональными моделями или, выразимся так, знаменитостями?
– Со знаменитостями мне интереснее.
– А как вам удается их расслабить?
– Зачем их расслаблять?
– Ну как же? Я, к примеру, не умею позировать.
– И они не умеют. Доверие приходит во время съемки, как аппетит во время еды. Наверное, даже на своем ограниченном английском я говорю что-то, что помогает им забыть о камере.
– Кстати, о теннисе. Вы снимали Пита Сампраса. Потрясающе красиво.
– Спасибо. Снимал его на Кубке Дэвиса в Москве. Он как раз часа три тренировался с Тодом Мартином. Истекал потом. Я его снял как греческого мальчика.
– А вот снимок Евгения Кафельникова. Он видел фотографию?
– Да, ему понравилось. Но он сдержан в оценках. Мне кажется, для Кафельникова, кроме самого себя, ничего не существует.
– Вы пользуетесь услугами ассистентов?
– Очень редко. Американец-ассистент мне не нужен, потому что его понятия и знания не нужны мне в том объеме, в котором он хочет мне их дать. А если человек, которого я снимаю, тоже американец, они между собой начинают говорить... Простите. Я здесь главное лицо. Есть ассистенты русскоязычные, которые больше 25 лет в Штатах живут. Но что такое ассистент? Это неудавшийся фотограф, который работает за меньшую плату, но у которого есть сейф такой аппаратуры, которой даже у меня нет. И у этого ассистента колоссальное эго. К примеру, такая ситуация. Он приходит со мной в какой-то дом. Потом я уезжаю в Россию. А он звонит в этот дом: "Можно поговорить с г-м Грецки? Мы вот тут с Берменьевым приходили". Когда человек слышит знакомую фамилию, он сразу доверяет. А потом ассистент, ясное дело, начинает: "Да я могу то же самое делать, только в сто раз лучше и в десять раз дешевле". Я устал давать людям такую работу. И в России такое случалось. Ассистенты часто берут мой фотоаппарат, а ведь он содержит мою энергетику. Раньше я продавал свои камеры, но потом понял, что лучше бы их выкинул. Они правы, что покупают, я не прав.
– Вы – богемный человек? Я имею в виду, вы, как многие свободные художники, едва встаете к часу дня, завтракаете в три, а ночью работаете в поте лица?
– Я ушел от этого. Фотография требует колоссальной работоспособности. Шэрон Стоун в Москве я снимал в шесть утра. К тому же фотография подразумевает огромную архивную работу. Расслабляться нельзя.
– Вы много путешествуете?
– Нет. В России в этом году жил всего три месяца. Большую часть времени сейчас провожу в Нью-Йорке. Это потрясающий город, притягивающий к себе все таланты. На Западе вообще снимать интереснее. Здесь очень мало людей, с кем бы мне хотелось работать.
– Я слышала, что вы чуть ли не личный фотограф Юрия Лужкова.
– Неправда. У Юрия Михайловича есть два прикрепленных к нему фотографа. Я же просто снимаю мэра. Ему вроде нравятся мои фотографии.
– Любопытно, сколько кадров из отщелканной пленки вы, как правило, отбираете?
– Раз на раз не приходится. Если у меня всего одна пленка, то я ценю каждый кадр, выверяю. Уверен, все кадры будут хорошие. А бывает, что отщелкаю 15, 20 пленок. И если даже с каждой пленки будет всего 5 кадров, то у нас уже есть 100 качественных фотографий. Это хороший вариант, когда есть выбор. Хотя повторю, почти такого же результата можно добиться, имея всего одну пленку.
– Как вы думаете, можно ли заниматься фотографией всю жизнь?
– Конечно. Но на разном уровне. Я хочу создавать психологические портреты. Хочу "рисовать" людей так, как я их сумел увидеть, а не такими, какими они сами себя представляют.
– Не боитесь ли вы, что новые цифровые технологии постепенно вытеснят фотографию?
– Возможно, будущее за ними, но фото останется. В конце прошлого века, когда изобрели фотографию, сказали: все, художники могут брать метлы и "отдыхать". Ничего подобного. Просто картины стали во много раз дороже, а фотография вошла в бытовую сферу. Так же и сегодня. Безусловно, за компьютерными технологиями будущее, тем более что по качеству у них есть шанс лет так через пять приблизиться к фотографиям. Но я по-прежнему буду снимать на обычную камеру. И вот эта работа уйдет в разряд искусства.