Истинно русские характеры

Алексей Сребницкий

ТАМБОВСКИЙ ВОЛК ЕМУ ТОВАРИЩЕМ НЕ СТАЛ

Из жития Гаврилы Державина, действительноготайного советника, воина, стихотворца

Сей российской юстиции министр занимал свой высокий пост недолгое время - всего­ то год и еще один месяц. А отставлен от должности был не из­ за каких­ либо там забав в горячей бане, о коих стал бы вдруг судачить досужий люд, но из принципиальных разногласий по государственным вопросам с батюшкой­ царем. Смешно, но одно из обвинений в адрес Гаврилы Державина в устах Александра I звучало примерно так: ты, мол, очень уж ревностно служишь... И отправил самодержец министра на заслуженный, как мы сказали бы сейчас, отдых.

Да что и говорить, было прославленному пииту уже 60 годков. Оно, конечно, пока еще далеко не тот благообразный старец в колпаке, годы спустя огорчивший пушкинского приятеля Дельвига тем, что прибывши на экзаменационные экзерсисы в лицей, вместо "Здравия желаю!" первым делом осведомился у швейцара: "Где тут, братец, нужник?". Но и на седьмом десятке, сами понимаете, уже не до галантных утех с веселыми девицами.

Однако же в молодые свои годы был Гаврила Державин, отпрыск небогатой семьи казанских дворян Романа Николаевича и Феклы Андреевны, в меру, а то и не в меру, шаловлив. Потому, сказывали, и в кутузке пришлось посидеть. Семь суток, всю неделю продержали его, сержанта лейб­ гвардии Преображенского полка, не на "губе", а по­ черному в карауле полицейской части в одной каморе с уличным ворьем. Долго не объявляли, в чем его промашка. Наконец открылись: пришло на тебя, гвардеец, обличение от дочки приходского дьякона, Стеши, будто поступил ты с ней зазорно; теперь - сознавайся и женись, дабы грех искупить.

Вот так наговор! Нетушки, это дело у вас не пройдет. И хоть не отступалась от своих злых наветов призванная на очную ставку обиженная невесть кем девица, но сержант оставался тверд, чужие вины на себя не принимал. Свидетелей не нашлось, да их, верно, на духу не было. Отпустили служивого с миром.

С годами, понятное дело, остепенился. В зрелые уже лета влюблялся, даже до беспамятства, но, судя по самым разным источникам, всего­ то два раза, дважды и женился. В 1778­ м году, уже без малого тридцатипятилетним, на Екатерине Яковлевне Бастидон, семнадцатью годами его моложе. Была красавица Катя дочерью португальца, любимого камердинера Петра III , а матушка ее служила кормилицей цесаревичу, будущему императору Павлу I. Как видим, была супруга поэта самодержцу молочная сестра, вместе и воспитывались. А по безвременной кончине жены, в 1794­ м, Державин, погоревав с полгода, повел под венец Дарью Алексеевну Дьякову (разница в годах - за двадцать), породнившись таким образом с женатыми на ее сестрах добрыми своими друзьями Львовым и Капнистом, знатными литераторами. Собственно говоря, Екатерина Яковлевна, помирая, будто передала своего осиротевшего мужа на попечение лучшей своей подруги.

И вот какие прелюбопытнейшие были времена и нравы. Уже сделав Дьяковой предложение руки и сердца, но еще не получив ответа, Гаврила Романович отослал ей свои приходные и расходные книги, дабы смогла нареченная составить полное представление о состоянии имения жениха, его возможностях содержать дом и семью. Недели с две продержала у себя эту финансовую документацию невеста, а потом объявила о своем согласии венчаться. Вместе жили потом долго и счастливо.

Ну, а в молодости был Державин, как говорилось, беспечен и горяч. В картишки поигрывал, а, впрочем, кто тогда этим не грешил? В азарте иногда чуток и передергивал, но в игре был чаще несчастлив, случалось даже наследственное небольшое именьице, заложив, тут же и спустить в "фараон" на зеленом сукне и на бобах остаться. Ненароком и фартило. Как­ то, находясь в стесненных до отчаянности обстоятельствах, враз выиграл в банк до сорока тысяч рублей. С долгами расплатился вчистую, да и на прожитие осталось немало. Фортуна, однако, улыбнулась много позже, до поручика успел дослужиться, повоевать вволю. А до того, по большей части, бедствовал.

Надо было что­ то предпринимать, выбиваться из нужды, выходить в люди. Солдатом Гаврила Романович был недюжинным. Хотя в малолетстве ну никак не обещал стать богатырем, уж таким был немощным, что народные целители советовали родителям малютки для поправки запекать его, по проверенному обычаю, в тесте. Но, слава Богу, оклемался. Не случайно ведь воинскую службу начинал рядовым не какого­ нибудь, а гвардейского полка, в гвардию же брали, по нашим понятиям, исключительно атлетического сложения парней. Значит, уже в 19­ ть лет выглядел будущий знаменитый поэт Державин добрым молодцем, каких поискать.

И тут, как задумал Гаврила Романович поумерить свои хождения по кабакам, по карточным полям, да дело делать, как раз и подоспел случай. Был назначен начальствующим над войсками противу Емельки Пугачева генерал­ аншеф Алексей Ильич Бибиков. Где же еще ратному человеку себя проявить, первые шаги в карьере сделать, как не в бою? Нашел Державин ход к генералу. Бибиков сначала дал ему от ворот поворот, но потом, узнавши, что бравый сержант кропает вирши, а полководец и сам этим делом баловался, переменился. Державина послали с секретным поручением на поимку самозванца. Уже в чине прапорщика, а потом, по заслугам, и гвардии поручика.

То пришлось Державину по душе. Воякой он был лихим, меткий стрелок, фузею знал, как Паганини скрипку, да и наездник славный, что очень ему в баталиях пригодилось. Весь пыл свой против Пугача употребил. Тут не станем его попрекать с наших революционно­ классовых позиций. Ну кто был Пугачев в глазах дворянина и сына дворянского, офицера гвардии Ее Величества? Мятежником и душегубцем. И действовать против него следовало беспощадно, не стесняясь в средствах.

Направили Державина с тремя фузелерными ротами в Малыковку, чтобы прикрыть Волгу со стороны Пензы и Саратова. Сюда, предполагалось, мог податься Пугачев после возможной неудачи. Он ведь, как Феникс из пепла, после каждого поражения возрождался, вмиг обрастал новыми бойцами и наносил ответные удары. Подстерегая "крестьянского царя", будто в засаде, Державин, как сообщает исследователь пугачевского бунта А.С.Пушкин, быстро "привел в повиновение раскольничьи селения, находящиеся на берегах Иргиза, и орды племен, кочующих между Яиком и Волгой". Не раз пришлось демонстрировать и личное, что называется, мужество.

Так, донесли Державину, что в одной деревне неподалеку собирается во множестве окрестный народ с явной задумкой идти в пугачевское войско. Без долгих размышлений примчался Державин всего­ то с двумя казаками прямиком к сборному месту. Двое из зачинщиков уж начали подступать к гвардии поручику с угрозами. Народ готов был взволноваться, по Пушкину - "остервениться". Но без промедления Державин грозно рявкнул на наглецов, а своим казакам приказал на глазах у толпы повесить обоих. Приказ был тут же исполнен, и скопище в испуге разбежалось.

Так был наведен порядок, но вы подумайте: едва ли не в одиночку против враждебно настроенной людской массы! И ведь не дрогнуло же сердце. Это характер!

В Малыковке Державин прождал бунтовщика напрасно, но все же было ему суждено с Пугачевым скреститься чуть не лицом к лицу. Хотя не так, как хотелось бы. Дело было под Саратовом, где, кстати сказать, Гаврила Романович, крупно повздорил с комендантом города Бошняком, хотел даже, превышая полномочия, его арестовать, что позже горячему офицеру припомнят. Но это - иной сказ. А тут - пришли сведения, будто Пугачев выступил из Пензы и подходит к Петровску. Державин вытребовал себе роту донских казаков и устремился к Петровску, но запоздал: в город уже вступали мятежники. С есаулом и двумя казаками пустился в обратный путь. Отряд же его остался на месте, поджидая Пугачева, чтобы к нему переметнуться. Подъехавши к казакам, самозванец услышал от них о "гвардии поручике" и, быстро переменив лошадь, с дротиком в руках, в сопровождении четырех всадников бросился в погоню. На свежих конях совсем было настиг небольшую группу и даже собственноручно заколол одного из спутников Державина, но сам наш герой, будучи, как говорилось, искусным наездником, благополучно ушел от преследования.

Вот такая получилась встреча.

Не удалось Гавриле Романовичу захватить Пугачева; того, изловленного уже позже, повезет на пытки и казнь лично генерал­ поручик Александр Суворов, и ночами спать не будет, сторожа ценную свою добычу. Однако, с тем никто не спорил, Державин проявил себя в кампании храбрым офицером, хотя порой излишне даже самостоятельным и недисциплинированным, сверх меры независимым. Да настолько, что сменивший помершего в одночасье 42­ летнего Бибикова на посту главнокомандующего всеми войсками Казанской губернии граф Петр Панин повелел учинить пристрастное расследование "саратовского дела", а после даже грозился повесить Державина вместе с Пугачевым. Выслушав потом объяснения провинившегося, оправдавшегося тем, что если чем и виноват, так исключительно "пылким моим характером, но не ревностной службою", всесильный вельможа сменил вроде бы гнев на милость, но затаил на сердце холод.

О, эта "пылкость характера"! Державин сохранит ее едва не до последних дней своих, и много будет его собственной крови тем попорчено, не раз окажется и в опале. Вот и теперь Панин не преминул в приватном разговоре с императрицей расписать действия Державина в пугачевской войне черными красками, и можно было понять, что с военной карьерой покончено. Впрочем, тут не безвинен и сам Гаврила Романович. Допустил нарушение строя, ведая ротой, назначенной в дворцовый караул, а наблюдавший за тем, как назло, из окна фельдмаршал Румянцев, великий стратег, но и педант, изволил язвительно осведомиться, что это за растяпа отдает столь неверные команды.

Однако, что ни говори, а заслуг, храбрости и усердия, высказанных на поле брани, отнять у Державина не мог никто. Сам Суворов одобрительно откликнулся на успех поручика, когда тот с горсткой гусар отбил у тысячной орды киргизцев 811 плененных ими немцев­ колонистов. Гаврила Романович ожидал заслуженной награды, какими уже были осыпаны его сослуживцы, но его все обходили стороной. Он, снова впав в небогатое состояние, усердно хлопотал, а время шло и уходило. На литературные труды, на оды, из­ под его пера выходившие, нельзя было прокормиться. Наконец, состоялась встреча, уже не первая, с Потемкиным, который от имени государыни поинтересовался, чего бы он пожелал за верную службу свою. Державин не стал ломаться, объявил, что тщится награждения такими же деревнями, как другие равные ему гвардейские офицеры, а за спасение колонистов, кое все подвигом называли, достоин получить полковника. Временщик по недолгом раздумьи просимое пообещал, но весьма с существенным уточнением: "В военную службу вы не способны, пожалте в статскую".

Вот тебе и дослужился! Что ж, спасибо и на том. Державин и в самом деле был пожалован в коллежские советники, а шестой класс петровской Табели о рангах соответствовал воинскому званию полковника. Дали ему и 300 душ в Полоцкой провинции. Было Гавриле Романовичу 33 года, возраст Иисуса Христа, в котором не Сыну Божьему, но просто человеку вполне можно было начинать новую жизнь.

Он преуспел на статской службе. Поднялся - с самых низов и на самые верхи. Да, хоть позже то и отрицал, но, пользовался и протекцией, когда подворачивалась. Такое, наверное, было, есть и будет во все времена, в наши - тож; пускал в ход и свой редкий поэтический дар. Вспомним хотя бы хрестоматийную "Оду к Фелице", после которой был обласкан императрицей, получивши от нее за то пятьсот червонных в богатой табакерке с бриллиантовой осыпью и навек попав на благосклонную заметку государыне. Но к вельможным вершинам шел Державин отнюдь не гладким, как могло бы показаться, путем.

Прямолинейность натуры, "ревностность к службе", еще, простите, честность, что в ту пору всеобщего мздоимства принималось скорее пороком, нежели добродетелью, - все это наживало поэту немного и друзей, но, пожалуй, в большем числе врагов среди сильных мира того. В той же "Фелице", пропев гимн обожаемой им матушке­ царице, Державин навел такую сатиру на высоких государственных лиц, что и монаршее благорасположение не могло его обезопасить. Поэтому и бросало поэта то в грязи, то в князи. И если окончил он свои дни в полном почете и уважении, в богатстве и славе, живой легендой российского бытия, то, право же, таковым сделал себя он сам, всякий раз упав - поднимался. Потому что всегда старался остаться самим собой. Хотя и не был однозначным.

Язык мой - враг мой, говорят. Гаврила Романович в знаменитых своих стихах на тему, открытую Горацием и завершенную позже Пушкиным, гордился и тем, что "истину царям с улыбкой говорил". Царь, расширим это понятие, не только монарх, но и любой, кто находился в силах по своему положению вершить судьбами народа, верноподанных. Гаврила Романович и впрямь не стеснялся говорить истину в глаза кому угодно, далеко не всегда с улыбкой.

И многое ему сходило с рук. Ну разве что очередной отставкой оборачивалось. Хотите примеров? Их есть у меня.

Среди осмеянных Державиным был бывший его покровитель и непосредственный начальник генерал­ прокурор князь Александр Вяземский, "скрипунчик", как обесчестил его в своих виршах Державин. Отстраняя дерзкого насмешника от должности, Екатерина в тот же час утвердила решение сената возвести Державина в чин действительного статского советника "в поощрение его ревностной службы", а своему статс­ секретарю наказала: "Передайте Державину, что я его имею на замечании. Пусть теперь отдохнет. А как надобно будет, я его позову".

Вот и наказание. А вскоре и надобность подоспела. Позвали.

Позже, когда был Державин докладчиком императрице по сенату, схлестнулся он со страшным Шешковским, кнутобойщиком возглавлявшем тайную канцелярию. Тому поручили провести дознание по растянувшемуся на годы делу сибирского губернатора Якобия, и обер­ палач склонился к обвинительному вердикту, приняв сторону одной из двух могущественных придворных партий, чьи интересы в этом деле столкнулись. Державин, кому поручено было изучить все обстоятельства по линии сената, пришел к противоположному выводу, поскольку всегда стремился единственно к истине, только к ней. Пришлось объясняться с Шешковским, который, естественно, воспринял проект обеляющего Якобия указа в штыки. Державин вспыхнул.

- Ты, Степан Иванович, не собьешь меня с пути и не заставишь осудить безвинного, - заявил поэт в глаза пыточных дел мастеру, при одном имени которого пробегал мороз по коже у любого россиянина, от последнего холопа до первого князя. - Нет, ты лучше мне скажи, какую и от кого ты имел власть, осуждая Якобия строже, нежели законы дозволяют, и тем совращая сенаторов со стези истинной?..

Поразительно, но свирепый Шешковский пошел на попятный.

Пора, наверное, немного и о "царях".

Екатерина Великая была отходчива, но и грозна порой, Державин - вспыльчив безмерно. Когда однажды, принимая от него, дотошного, затянувшийся доклад, императрица поморщилась - мол, ничего не поняла, приходи завтра с пространной запиской, поэт­ чиновник даже и здесь не смолчал: "Не поняли, как отсутствовали мыслями...". Самодержица, рукой махнув, пошла прочь, но Державин, распалившись, ухватил ее, дабы удержать, за мантилью. Екатерина в голос кликнула на помощь камердинера: "Попов! Ужо побудь рядом, а то сей господин, кажись, прибить меня хочет...".

И никаких последствий. Но и это еще цветочки. Вот и ягодки. Тепло пригретый новым императором Павлом Первым (как помним - молочный брат державинской покойницы жены), введенный им в должность правителя канцелярии Верховного совета, Державин, восприняв это назначение как синекуру без особых прав, явился к своему благодетелю поскандалить. Сумел разгневать государя до того, что тот, в лице переменившись, отворил двери из кабинета в залу и крикнул поджидавшим там монаршего явления вельможам: "Он почитает себя в совете лишним! - И поэту: - Поди назад в сенат и смирно там сиди. Не то проучу!".

Гаврила Романович, которому еще Екатерина говорила: "Ты горяч и я такова же", не остался в долгу, но обратился в запальчивости, голову потеряв, к той же публике: "Ждите, будет от этого дурака толк!".

Не казнили - миловали. И снова вскорости был приближен, назначен государственным казначеем, наиважнейшие поручения выполнял.

Собственно говоря, на чем же Державин по службе, по­ нонешнему выражаясь, горел?

Тут, к примеру, хоть губернаторство его на Тамбовщине. До того поэт правил Олонецкой губернией, но года через полтора, не поладивши с наместником генерал­ поручиком Тутолминым, был переведен в Тамбов. Там с генерал­ губернатором Гудовичем поначалу отношения складывались - лучше не придумаешь, дела в губернии пошли по­ новому, хорошо. Не стал, однако, Державину товарищем и тамбовский волк.

Распорядился новый губернатор ускорить судопроизводство, построил тюремный замок с кухней и лазаретом, на место прежних смердящих бараков, открыл народное училище - первое для города учебное заведение, не считая уже там бывших гарнизонной школы да духовной семинарии. Указал составить подробный план Тамбова, городскую землю стали продавать участками и с обязательством строить на ней известным порядком, а не как вздумается.

Словом, как и в олонецких краях, проявил себя способным и волевым администратором, что было отмечено приезжавшими в Тамбов по высочайшему повелению сенаторами­ ревизорами Воронцовым и Нарышкиным. Пожаловали Державина очередным орденом - святого Владимира 3­ й степени.

Но и тут, всячески препятствуя казнокрадству, если хотите - коррупции, беззаконию, диким проявлениям крепостничества, нажил себе врагов. Не ужился и с наместником Гудовичем. Кончилось тем, что в спор вовлеклись и первые дамы тамошнего света. Как­ то на бальном собрании у богатого тамбовского помещика Арапова скромнейшая Екатерина Яковлевна Державина, наслушавшись колкостей в адрес своего обожаемого супруга от жены председателя гражданской палаты Чичерина, не выдержала и смазала обидчицу опахалом по румяным ланитам. Ко всем доносам, следовавшим в Петербург от чиновников, кому губернатор взяточничать не дозволял, добавилась и жалоба на его половину, будто бы учинившую драку.

Державина отрешили от должности, предали суду сената.

Поэт защищался как мог, чувствуя себя по делу правым. Но, может, пришлось бы ему и туго, ежели бы не заступничество императрицы. Призвав своего певца в Царское село, Фелица все же не удержалась от ехидного вопроса: "Не имеете ли вы чего особливого в нраве вашем, что ни с кем не уживаетесь?". Поэт ответствовал, как думал: "Я не знаю, государыня, имею ли какую строптивость в нраве моем. Одно могу сказать, что умею повиноваться законам...".

Навряд ли ответ показался Екатерине исчерпывающе убедительным, но все­ таки, заканчивая аудиенцию, вновь пообещала давнему своему любимцу высокое покровительство, а статс­ секретарю своему, Храповицкому, дала распоряжение:

- Составь, Александр Васильевич, указ о выдаче его высокопревосходительству господину Державину положенного жалованья впредь до определения к месту.

И протянула посетителю ручку для целования.

С Александром Благословенным они тоже разошлись по­ странному. Еще Павлом Первым был Державин послан с важным поручением в Белоруссию, где по помещичьему злоумыслию распространился среди селян массовый голод. Наделенный широкими полномочиями, императорский эмиссар с честью выполнил государем предписанную задачу, за что и был вознагражден по­ царски. Но многое еще приметил, а главное, что не прошло мимо его глаза, так то, что целый народ в своекорыстных целях спаивали польские земельные магнаты в союзе с еврейской буржуазией. Гаврила Романович, понятно, пользовался другой терминологией, его записка "Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта евреев" была представлена уже Александру Первому, в ней, в частности, предлагался и проект запрещения корчмарям, шинкарям, винокурам изготавливать горькую и продавать поселянам, которые и без того чуть ли не одними дарами леса кормились. Записка была передана на рассмотрение специального комитета в составе Чарторижского, Потоцкого и Валериана Зубова.

Легко представить, какие противодействующие силы привел в действие Державин. Ему закулисно и взятки прельстительных размеров, до 200 тысяч рублей, предлагали, и облыжные письма на самые верха посылали. Александру Первому, может и наступив на горло собственной песне, пришлось расстаться с министром­ правдоискателем. Распрощались полюбовно.

Ушел Державин, к счастью, на покой, не самым бедным человеком. Приобрел село Званку на Волхове, где и мог теперь все свое время отдавать литературным занятиям. Жил, впрочем, широко и хлебосольно. И Петербург с любезными друзьями совсем недалече.

Гаврила Романович был не героем, а скорее сыном своего времени, как верно подмечает один из немногих современных его биографов Олег Михайлов. Не был полным идеалистом, мог, скажем, обидеть Суворова, не посвятив ему оду, тем заслуженную, тогда, когда великий полководец был не в милости. И, наборот, иного, кто не так достоин, но нынче в фаворе, - прославить. Мог, как высший чиновник, закрыть глаза на чьи­ то злоупотребления, ежели слишком уж в большой силе, какую обухом не перешибешь, был казнокрад. Икону с Державина писать не следует, но он, во всяком случае, всегда старался следовать своему предрасположению - быть справедливым и законы соблюдать.

Ни на полях бранных игр, ни на высших постах государственной службы он не свершил всего, чего хотел, что было ему по способностям и по силам. Может, и свершил бы, не будь непреодолимых препятствий, но как бы то ни было, а в этих своих ипостасях исторического следа, можно сказать, практически не оставил.

Зато как поэт - жив до сих пор, хотя и не скажем, что творчество его глубоко изучается в России через двести почти лет после кончины Гаврилы Романовича. Но как­ никак, а его стихи, хоть по цитатам, а иные целиком, мы помним с ранних лет, потому здесь об этом и не беседуем.

Ровно через полтора года после выпускного экзамена в Царскосельском лицее, а именно - 8 июля 1816 года - Гаврила Романович Державин, гуляка, картежник, лихой рубака и кавалер, великой мудрости государственный муж, сенатор, правдоискатель, царедворец, семьянин, но главное - пиит преизряднейший, чья ода "Бог", например, была еще при жизни автора переведена на множество языков, включая японский, тихо помер на 74­ м году жизни, оплакиваемый всею Россией.

  В библиотеку