Истинно русские характеры

Константин ТИНОВИЦКИЙ

ОРЕЛ С КАРТОЙ АЗИИ

Деяния путешественника Пржевальского

Спроси на наших улицах: "Кто такой был Пржевальский?". Девять из десяти ответят: "Да ботаник какой-то. Лошадь в его честь назвали". Так и говорят. Сам проверял.

Эх, мы! Надменные потомки, как некогда сказал поэт. Ведь окажись Николай Михайлович среди нас, при одном только появлении Пржевальского сам его рост и могучая фигура вызвали бы возглас изумления и заставили бы разговаривать в уважительном тоне. Ибо лишь полутора сантиметров не дотянул он до двухметровой отметки, а вес богатыря достигал 140 кг. (Не забудьте при этом, что в середине прошлого века люди были значительно ниже нас с вами.)

А вот как о нем судили современники: "Есть счастливые имена, которые довольно произнести, чтобы возбудить в слушателях представление о чем-то великом и общеизвестном. Таково имя Пржевальского...". (Из речи, произнесенной непременным секретарем Академии наук К.С.Веселовским в заседании Академии 29 декабря 1886 г.)

Его исследования носили комплексный характер и рассматривались по пяти разделам науки: географии, этнографии, метеорологии, зоологии и ботаники. Осмелюсь к этим общеизвестным направлениям его изысканий добавить еще одну. Пржевальский всю жизнь был военным, к тому же прикомандированным к Генеральному штабу. Поэтому во всех своих четырех знаменитых путешествиях офицер не забывал и о военно-политических интересах своей страны. По этому поводу рекомендую ознакомиться с его отчетом "О современном состоянии восточного Туркестана". Это заметки разведчика. Впрочем, за военную карьеру он никогда не цеплялся и даже писал в Географическое общество: "Я всегда готов выйти в отставку и посвятить себя исключительно служению науке".

Маршрутами Пржевальского в Центральной Азии охвачено огромное пространство, простирающееся с севера на юг более чем на тысячу, а с запада на восток - на четыре тысячи километров. Бесконечные версты мужества и долготерпения по безводной пустыне и по снежным отрогам гор, постоянная угроза нападения банд разбойников-туземцев, в которые входило, как правило, по нескольку сотен человек. Разведение костра, разбивка бивуака, пополнение зоологической коллекции - для чего надо было не только успешно охотиться, но и препарировать животных, - сбор гербария, метеорологические и географические записи - все это ложилось на плечи горстки людей.

Он говаривал: "Я уповаю на свое здоровье, на свой штуцер и на пословицу: "Не так страшен черт, как его малюют". Кстати, ружье свое путешественник заказал в Лондоне лучшему по тем временам мастеру Ланкастеру.

Первостепенное значение путешественник придавал человеческим отношениям в своем отряде и его боевой подготовке. Долго отбирал товарищей по будущему путешествию. Не на один год шли вместе. Во главу угла ставил честность, мужество и физическое здоровье: "Обдирать шкурки и собирать растения немудрено научиться. Только бы человек сам по себе был хороший - это вещь первой важности".

И отношения между спутниками за годы скитаний складывались по-настоящему братские. Это совершенно не шло вразрез с отменной дисциплиной.

Казаки Чабаев и Ириндинов , изъявляя желание вновь путешествовать по китайской границе со старым командиром, писали: "Память о вас перейдет из рода в род. С вами готовы в огонь и в воду".

Зная какие трудности их ждут впереди, Пржевальский готовил свой отряд на совесть. "На днях делал примерное отбитие нападения атаки противника. И вчетвером (я, Пыльцов и два казака) мы дали в четыре минуты 67 выстрелов. Мишени были избиты пулями. Да, такая острастка - самый лучший паспорт в здешних странах. Верьте честному слову, что вчетвером мы с нашим оружием сможем разбить 500 и более китайцев или монголов. Да, право, можно несколькими залпами прогнать и тысячу этих храбрецов. Поспорить на деле со сказанием о древних богатырях, побивавших в одиночестве целые сотни врагов".

Они шли к озеру Куку-Нор, собираясь добраться до столицы Тибета, резиденции Далай-Ламы.

Из дневника: "Четверо нас европейцев ходят в неизведанной стране среди населения, страшно нас ненавидящего, но не одна тварь не посмеет сотворить нам какое-либо насилие, зная, что за это тотчас же поплатятся своей головою".

В это время в Китае случилось восстание дунган (народность, проживающая в Тибете). Мятежники не оставляли на своем пути ничего живого, уничтожая под корень целые поселения.

На одном из переходов Пржевальский и его спутники заметили, что банда числом более ста человек перекрыла тропу через перевал, намереваясь захватить путников и поживиться их добром.

Из дневника: "Мы, четверо русских, решились или пройти, или погибнуть. Но с оружием в руках, а не позорной смертью барана, которого разбойники потащили бы на виселицу... Наша маленькая кучка уподобилась ощетинившемуся ежу, который может наколоть лапы и большому зверю".

Противник, видя решительно наступавших смельчаков, уступил дорогу. Слух о бесстрашных россиянах разнесся по всему Тибету.

"Нас четверых разбойники боялись больше, чем всех китайских войск в совокупности, и избегали встречи".

В другой экспедиции к истокам Желтой реки, отряд россиян состоял уже из 14 человек, но тоже подвергался опасностям. В этих краях Пржевальский открыл два неизвестных доселе в Европе озера: одно из которых он назвал Русским, а второе - озером Экспедиции.

"Пусть, - говорил он, - первое из этих названий свидетельствует, что к таинственным истокам Желтой реки впервые проник русский человек, а второе - упрочит память о нашей экспедиции, которая оружием завоевала возможность научного описания тех же озер".

Продвинувшись вниз по Джагы-Голу, Пржевальский и его спутники разбили свой бивуак на правом берегу этой реки, недалеко от озера Экспедиции. Наступившая темная облачная ночь прошла покойно. На рассвете послышался лошадиный топот, а вслед за тем были замечены две кучки всадников: одна, более значительная, скакала прямо на бивуак, а другая - с тыла.

- Нападение! - крикнул дежурный казак и выстрелил.

В один миг все выскочили из палаток и открыли учащенный огонь по разбойникам, подскакавшим к бивуаку не далее как на полтораста шагов. Не ожидая подобной встречи, нападавшие сначала остановились, потом быстро повернули назад и рассыпались в разные стороны. Русские пули провожали их. Но, к сожалению, серое и довольно туманное утро не позволяло хорошо целиться. Однако, возле бивуака остались две убитые лошади и один тангут (представитель местного племени). Видно было, как падали и другие разбойники, но их ловко подхватывали товарищи и увозили с собою. По поверью тангутов, если убитый не будет привезен домой, то его душа будет вредить всему хашуну.

Выбравшись из сферы выстрелов, разбойники с вершин ближайших холмов следили за горстью русских. Тогда Пржевальский приказал почистить винтовки, напился чаю и решил сам атаковать тангутов, чтобы отогнать их от близкого соседства и отбить охоту к дальнейшим нападениям. Лишь только караван тронулся с места, как разбойники быстро собрались к своему стойбищу.

"Мы продолжали медленно продвигаться, - пишет Пржевальский, - с винтовками в руках, с револьверами на поясе и с сотнею боевых патронов у каждого в запасе; вьючные верблюды и уцелевшие верховые лошади шли плотною кучею. Когда таким образом мы приблизились к стойбищу разбойников версты на две, то в бинокль видно было, что вся их ватага, человек около 300, выстроилась впереди бивака верхом в линию; сзади же стояли кучею запасные и вьючные лошади. Казалось, что тангуты решили дать нам отпор, но не тут-то было. Подпустив нас еще немного, разбойники повернули своих коней - и ну удирать. Так как позади разбойников протекала непроходимая вброд река, то они вынуждены были двинуться наискось мимо нас в расстоянии около версты. Тогда видя, что тангуты уходят, догнать же их нам невозможно, я решил палить отсюда, и раз за разом мы пустили 14 залпов. Несмотря на дальнее расстояние, пули наши ложились хорошо в кучу всадников, которые в топи не могли быстро ускакать. Наконец, тангуты вышли за пределы самого дальнего полета наших пуль, и мы прекратили стрельбу. Всего, как теперь, так и утром, нами было выпущено около 500 патронов. Число же убитых и раненых разбойников мы полагали в 10 человек. Убито было также несколько лошадей.

Разделавшись с тангутами, мы вскоре вышли на сухое место, где и раскинули свой бивуак. На общей радости, все солдаты и казаки были произведены мною за военные отличия в унтер-офицеры и урядники".

На следующий день караван пошел далее на юг. Впереди лежала довольно широкая окаймленная горами равнина. И тут откуда ни возьмись показался большой отряд неприятеля.

Приблизившись к русскому стойбищу на расстояние около версты, разбойники с громким криком бросились в атаку. "Гулко застучали по влажной глинистой почве копыта коней, - вспоминает Николай Михайлович, - частоколом замелькали длинные пики всадников, по встречному ветру развевались их суконные плащи и длинные черные волосы... Словно туча неслась на нас эта орда, дикая, кровожадная... С каждым мгновением резче и резче выделялись силуэты коней и всадников. А на другой стороне впереди своего бивуака молча, с прицеленными винтовками, стояла наша маленькая кучка - 14 человек, для которых теперь не было другого исхода, как смерть или победа.

Когда расстояние между нами и разбойниками сократилось до 500 шагов, я скомандовал "пли", и полетел наш первый залп; затем началась учащенная пальба. Однако, тангуты продолжали скакать как ни в чем не бывало. Их командир скакал несколько влево от шайки, берегом самого озера и, ободряя своих подчиненных, громко кричал (как нам потом переводил китаец): "Бросайтесь, бросайтесь, с нами Бог, он нам поможет". Через несколько мгновений лошадь под этим командиром была убита, и сам он, вероятно раненый, согнувшись побежал назад. Тогда вся шайка, не доскакавшая до нас менее 200 шагов, сразу повернула вправо и скрылась за ближайший увал".

Спешившись и залегши за закрытием, тангуты открыли огонь с расстояния не более 300 шагов. Тогда Пржевальский решился выбить их из-за закрытий. Оставив поручика Роборовского с пятью казаками для прикрытия бивуака, сам Николай Михайлович с семью нижними чинами отправился выбивать тангутов. Последние открыли частую пальбу, но когда урядник Телешов взбежал первый на увал, то тангуты бросились к лошадям, причем, пользуясь их замешательством, наши смельчаки открыли огонь по куче разбойников. Подхватив своих убитых и раненых, тангуты скрылись.

Наконец, пришла темная ночь, шел дождь и бушевал сильный западный ветер. Тяжело было горстке храбрых ожидать нового нападения разбойников, но, к счастью, его не последовало.

"Товарищи! - писал Николай Михайлович в приказе по своему отряду. - Вчера было сделано новое на нас нападение разбойничьей тангутской шайки, численностью более 200 человек. Вы мужественно встретили лютого врага в 20 раз многочисленнейшего и после двухчасового боя разбили и прогнали его. Этой победою, равно как и предшествующей, куплено исследование бывших до сих пор неведомых озер верхнего течения Желтой реки. Вы сослужили славную службу для науки и для славы русского имени! За такой подвиг я буду ходатайствовать о награждении каждого из вас знаком отличия военного ордена. Переводчика же Абдулу Юсупова буду просить произвести в хорунжии милиции".

Вот такие, дорогой читатель, в те времена были русские солдаты и "милиционеры", и так они защищали свою жизнь и дело свое, во славу отечества за тысячи верст от родной земли. Думаю, что, прочтя эти строки, не у одного меня возникло грустное сравнение с днем сегодняшним.

Но вам, дорогой читатель, полагаю уже не терпится узнать, из какой семьи вышел наш герой, и как прошли его детство и юность.

Николай Пржевальский родился 31 марта 1839 года в селении Кимборово Смоленской губернии в семье Михаила Кузьмича Пржевальского, бедного дворянина, в прошлом храброго офицера, вышедшего в отставку по состоянию здоровья.

Свой род Пржевальские вели от запорожского казака Корнилы Анисимовича Паровальского. Этот кавалерийский ротмистр состоял на службе у польского короля, известен был храбростью и через войну в 16-м веке обрел шляхтецкое, дворянское звание. А фамилия Паровальский трансформировалась в Пржевальский, что в переводе с польского означает "идущий напролом".

Мать Николая - Елена Алексеевна - была женщиной очень красивой и образованной. Ее отец, Алексей Степанович Каретников, когда-то был дворовым и на царскую службу соответственно происхождению был призван рядовым. Вскоре за гвардейский рост, физическую силу и усердие был переведен в фельд-егерский корпус. В течение трех лет даже состоял в свите государя. Несколько раз был посылаем с поручениями в армию к Главнокомандующему. Дослужился до магазин-вахтера. А выйдя в отставку, был награжден чином коллежского регистратора (который давал его обладателю право на личное дворянство). После чего работал в петербургском пакгаузе таможенным смотрителем. Каретников, умница, богатырь и красавец, и женился с умом на прелестной купеческой дочери Ксении Ефимовне Демидовой. Взял хорошее приданое. Младшая дочь от этого брака - Елена - впоследствии стала женой Михаила Кузьмича Пржевальского и мамой нашего героя. Ее, к слову, поначалу батюшка ни в какую не хотел отдавать за бедного отставного подпоручика. Мезальянс! Но потом в дело вмешалась профессиональная сваха и, ко всеобщему удовольствию, влюбленные пошли под венец.

В шесть лет Николай лишился отца. Он и его два младших брата остались на попечении матери. Елена Алексеевна была вынуждена полностью отдаться хозяйственным заботам. С детьми она всегда держалась ровно, строго и справедливо, сознавая, что должна теперь заменить им и отца. Николай Михайлович всю жизнь нежно любил мать, при любой оказии писал ей письма. А похоронить не сумел: узнал о ее смерти лишь девять месяцев спустя после похорон.

Гувернером Николаю и младшему Владимиру мать наняла своего брата Павла Алексеевича Каретникова. Павел Алексеевич - человек в высшей степени добрый- но мот, гуляка и заядлый охотник, растратив отцовское наследство, с удовольствием принял предложение сестры, ибо иных средств к существованию не имел. Учил он ребят грамоте, французскому языку, стрельбе, охоте и рыбалке.

"Рос я в деревне дикарем, - вспоминал Пржевальский, - воспитание было самое спартанское: я мог выходить из дома во всякую погоду и рано пристрастился к охоте. Сначала я стрелял из игрушечного ружья желудями, потом из лука, а лет с 12-ти получил настоящее ружье".

Отцовское ружье подарила ему мать. И на первой же охоте он подстрелил лису. Дядя раздувался от гордости.

Лучшим приятелем Николая был крестьянский мальчик по прозвищу Васька-шалун, за их проделки ребятишкам частенько доставалось "на орехи". Видимо, эта дружба во многом напоминала воспетые Марком Твеном приключения Тома Сойера и Геккельбери Фина. Соседи советовали матери: "Когда сорванец Колька вырастет, отправьте его служить на Кавказ. Там ему место".

А он и в самом деле рос таким удальцом, что, скажем, в погоне за дичью мог в костюме Адама пересечь зимой незастывший ручей, и никаких болезней. В смоленских лесах и болотах, на излучинах речушек он постигал природу, осваивал следопытские навыки, развивал меткость глаза и твердость руки.

В 10 лет Николай и его погодок Владимир вместе поступают во 2-й класс Смоленской гимназии. Присматривать в городе за ребятами отправили отца Васьки-шалуна дворового человека Игната. Вскоре он пишет матери, что "с паничами сладу нет".

Учились оба неплохо, но игры в мяч и лапту в крепостном валу не давали полного выхода энергии мальчишек, привыкших к деревенской вольнице. Кроме того, большинство новых товарищей не могли служить примером, достойным подражания.

Состав гимназистов был крайне разнообразным: рядом с 10-летними мальчиками сидели 20-летние лентяи, оказывавшие дурной пример на остальных. В воспоминаниях обучавшихся в гимназии сохранился следующий случай: один из таких лентяев, кое-как добравшийся до 4-го класса, выражал неудовольствие учителю, имевшему взрослую дочь, следующими словами: "Я на твоей Катьке не женюсь!".

Самое тяжелое воспоминание сохранилось об инспекторе-изверге, усиленно секшем воспитанников по субботам "для собственного удовольствия", как не раз выражался Николай Михайлович. Вообще, в гимназии "науки было мало, а свободы много, и гимназисты не выглядели такими стариками, как нынешние, не ходили в пенсне или очках и долго оставались детьми, часто шумными и драчливыми". К числу сорванцов принадлежал и юный Николай, подвергавшийся часто наказаниям дома и в гимназии. "Розог немало мне досталось в ранней юности, - вспоминал он в своей автобиографии, - потому что я был препорядочный сорванец".

Будучи уже в 6-м классе, он подвергся строгому взысканию. Однажды учитель чем-то не угодил его одноклассникам, и решено было уничтожить список, в котором ставились отметки. Бросили жребий, и он выпал на долю старшего Пржевальского, который стащил список и бросил его в Днепр. Всех подозреваемых, в том числе и Пржевальского, посадили в карцер, пока не признается виновный. После нескольких дней сиденья, он признался в своей вине, и начальство постановило исключить его из гимназии. Мать просила не исключать сына, а хорошенько его высечь за сделанную шалость. Ей отвечали, что учеников с 6-го класса сечь нельзя, но на этот раз сделали исключение, и виновный был высечен и оставлен в гимназии. Случай этот остался навсегда в памяти наказанного, и впоследствии он сильно восставал против отмены розог в гимназиях.

- Что было бы со мною, - говорил Николай Михайлович в товарищеских беседах, - если бы меня не отодрали, а исключили бы из гимназии, - наверное, вышел бы из меня повеса из повес.

Необычные случаи из жизни Пржевальского, неординарные его поступки дают представление о том, сколь романтична была его натура, добра душа, целеустремленна воля. Но и у него, конечно, были свои недостатки. Впрочем, довольно милые. Любил он покушать "вплотную", обожал мучное, всяческие сладости, "услады", как он их называл. В дорогу, как правило, собирал большущий мешок с "усладами", который имел прозвище "всегдашний аппетит". Отличался хлебосольством. Любимая поговорка: "Что есть в печи - все на стол мечи".

Писал домой в Отрадное: "Пусть няня Макарьевна к моему приезду сделает побольше квасу из мороженых яблоков и намочит плодовишки". А из дома друзьям - в Питер: "Обжираюсь страшно, а работаю мало. Ягоды - земляника и клубника - теперь поспели, так что уже началось обжорство генеральное". При этом очень расстраивался, что прибавляются лишние сантиметры в талии. Говорил: "Вот как выберемся на простор, в экспедицию - сразу жирок порастрясем".

В юности книга "Воин без страха" подвигнула его на военное поприще. В 1855 году в 16 лет, закончив гимназию, он рвался на войну в Крым. Геройские подвиги защитников Севастополя горячили его воображение. В сентябре этого же года юноша был зачислен унтер-офицером Рязанского пехотного полка. И сразу в поход, пешком по 30 и более верст в день. "Кормили помоями, щи - объедение", - иронизировал Пржевальский. Он так, бедняга, при своих габаритах оголодал, что проходя через какую-то деревню, штыком заколол индюка. "Мы были словно голодная шайка грабителей" .

Поголовное пьянство и бездуховность младших офицеров, конечно же, не могли не разочаровать паренька, рвавшегося послужить отечеству. Ротный говорил: "Не пьешь, из тебя, брат, толк будет". Другие офицеры замечали: "Он не наш, а только среди нас".

Зато когда с одним из них случилась беда, именно Пржевальский пришел на помощь. Полковой квартирмистр расстратил казенные деньги, ему грозил суд, тюрьма и бесчестие. Однако известно было, что проступок он совершил не из корысти, а скорее, по беспечности. Пржевальский, тогда уже офицер, написал письма каждому из своих сослуживцев, в которых призывал скинуться, кто сколько может, - выручить товарища, а заодно и часть свою спасти от позора. Сам он внес все свои наличные деньги, его поддержали и другие. Суд не состоялся.

Неудовлетворенность службой, тяга к знаниям приводят Николая Михайловича к мысли подготовиться и поступить в Академию Генерального штаба.

(Продолжение следует)

Реклама:
 

  В библиотеку