Удар-протест

«Идеальный режимщик. Никогда не курил. К спиртному каменно равнодушен. За столом на собственной свадьбе пригубил полфужера шампанского».
«Женат дважды. Детей двое».
«Владеет собственной фирмой».

«Вы не поверите, черт возьми! - играет мушкетерскими усами Михаил Боярский. - На тренировках он зверствует так, будто мы настоящие футболисты! Такого возмущенного крика я не слышал».

Слово тренеру Герману Зонину: «Однажды наша сборная приехала в Бразилию. Утром всей командой собрались на пляж. «Жень, а ты что не с нами?». «Да я бы с радостью, Герман Семеныч, страсть как тянет искупнуться, на песочке поваляться. Но мне к «Спартаку» готовиться надо - сезон-то в разгаре». И вместо пляжа побежал кросс. Добавлю, что с мнением Ловчева, это я давно подметил, считаются все и вся, ведь это мнение человека недюжинного».

«До деньжат он шибко жаден - вот что!» - из разговора в футбольных кулуарах...

«Я слишком люблю футбол, чтобы в нем работать...».

«Когда говорят, что в футбольном доме у нас чистота была прямо райская, тут хоть плачь, хоть смейся».

- Вы вот о «елейных воспоминаниях» высказались...

- Слова мои, да, но добавить хочу. Тогда вы меня до самой точки, надеюсь, поймете. Все эти сказочки хороши только для тех, кто не знает изнанки игры. Я ее тоже не знал, пока смотрел на футбол из окна спартаковского автобуса. Я любил игру - до одури. Игра тоже платила мне взаимностью. Казалось, что благостный этот союз не закончится никогда. Но идиллия хрустнула, как только закончив играть, я вернулся туда уже тренером. Футбол мне открылся тогда как бы с черного хода, где в порядке вещей было пьянствовать с судьями. Или, шаркая ножкой, встречать их в аэропорту, где вместо «здрасьте» с тебя открытым текстом требуют бакшиш. В нагрузку к заявке - таскать в Федерацию деньги с продуктами, лебезить перед кем-то...

- Иначе нельзя было?

- Без грязи, хотите сказать? Именно так я и жил - на лапу никому не давал. И сам не брал. А меня за эти принципы долбали... Но всему есть предел. Как-то я пришел к большому спортивному начальнику, в кабинет с вертушкой. Говорю: «По трухлявой морали существовать не хочу. И не буду. А по-честному не дают». Выслушал он мою исповедь и говорит: «Если так допекло, уходи, Жень, не мучайся. Все равно не приживешься».

- С чистой совестью, или какое-то пятнышко все-таки было?

- Чуть-чуть однажды не замазался. В Куйбышеве. Очки до зарезу были нужны, вот и завязал натуру в узел - и к соперникам на поклон. Но все это, надо сказать, поломалось, и вовремя. И перед футболом я остался чист.

- Но давайте вернемся к «Спартаку». В ту самую пору, когда вы были в нем за капитана. Теперь представим: к вам приходит гонец и, молитвенно сложив руки, предлагает щедрую мировую. Очков у вас в избытке, можно и...

- Не-е-е. Разговаривать со мной на эти темы было делом пустым. Году, дай Бог памяти, в 74-м, кажется, «Пахтакор» отчаянно карабкался в восьмерку - рубеж, по тем временам, как раз «мастерский». Приезжаем в Ташкент. А вечером Саша Минаев приводит ко мне в номер Володю Федорова. «Володь, - говорю, - и не проси даже. Мы своих «мастеров» с боем брали, а не покупали. Так что, извини». В другой раз Николай Смольников, бакинец, появился: «Коля, а зачем вам ничья, не пойму? «Нефтчи» и так уже вылетел...». «Не в вылете дело. Жень, у нас, понимаешь, загранка не состоится, если вам проиграем». «Ну, ты меня знаешь: я по левым делам не специалист». Но сказать, что все мы без греха, значит соврать. Году где-то в 70-м, по-моему, на финише сезона горел «Черноморец», на треть состоявший из бывших спартаковцев. И вся команда продала одесситам игру. Кроме троих - Папаева, Абрамова и Ловчева. Мы отдавали мяч вперед, а нам его обратно за спину кидали свои же ребята. В перерыве я подошел к Симоняну: «Никита Палыч, игра продается...». Потом меня Старостин вызвал: «Ты уверен, что игра продавалась?». Но это пятно было единственным. На моей памяти - единственным.

- Говорят, что Николай Петрович Старостин, незабвенный спартаковский патриарх, называл вас не иначе, как - идеалистом?

- Это так. Он и относился ко мне хорошо, хотя, конечно, не мог мне простить ухода в «Динамо»... Меня года два уже как не было в команде, когда к нему в кабинет пришел один ушлый журналист из «Советской России». Он статью против меня как раз стряпал, думал и Старостина приобщить. Выслушав его, Николай Петрович произнес лаконичную фразу, которой, не скрою, я очень горжусь. Вот она: «Ловчев - великий энтузиаст футбола, этим все сказано».

- Кстати, это вы однажды в раздевалке бутсы в стену швырнули, крича еще, что на поле больше не выйдете? А Старостин с Симоняном рядом стояли. Ведь было такое, Евгений Серафимович?

- Было, я разве отказываюсь, в 1971 году. В тот сезон стряслась со мной одна напасть, ноги сводило. К концу матча так бывало прихватит, хоть зубами их отгрызай. И вот вам, пожалуйста, ситуация: играем на Кубок с «Кайратом». Два тайма я еще продержался. А на табло - нули. Выходит, еще впереди полчаса дополнительных, которые мне, чувствую, не выдержать.

Попросил я тогда Колю Киселева прикрыть мое место на левом краю обороны. Сам же в середину пошел. А Коля, полузащитник, и по привычке своей все вперед убегал, а в брошенной им зоне тут как тут появляется Олег Долматов и с душой бомбит наши ворота. После игры в раздевалке ко мне подошел Никита Палыч и выдал по первое число. Ну я сижу слушаю. Молчу пока. А внутри уже все закипает: это что такое творится, а? С ногами, понимаешь, полускрюченными я бился, как мог, а теперь на меня такое выслушивать?! Вскочил, бутсы - в стену хрясть! Все! Больше в футбол не играю! Через день вся команда собралась в Тарасовке...

- А я дома остался. На игру, правда, приехал. Купил в кассе билет и весь матч просидел на противоположной от раздевалок трибуне.

- Нет. После свистка - сразу домой. Ночью не спал, все ворочался. Думал. Вдруг звонок. Снимаю трубку - Старостин: «Женя. Извини, что тревожу так поздно. Не спишь? Меня вот тоже сон не берет. Женя, скажи, известно тебе, что такое «Спартак»?. «Известно, конечно, раз я в нем играю». «Спешишь, Женя, спешишь, не все так просто. Вот послушай, что я об этом думаю...». Спокойно, с расстановкой он толковал мне о сути «Спартака», о том, сколько значит команда в жизни простых людей. И сказал буквально следующее: «Ты можешь обидеться на Симоняна, на меня. Но пойми: Симонян и Старостин - это еще не весь «Спартак». «Спартак» - это значительно больше и глубже». Нет, вы только вдумайтесь: это говорил человек, который создал команду, не говоря уже о прочих его заслугах!

- А тем, что с утра пораньше я поехал в Тарасовку.

- Два сезона прошло, и вы снова в центре скандала. Пенальти... Ловчев разбегается, бьет, и - мяч, как спутник по орбите, заворачивает к угловому флажку...

- Вас что, подробности интересуют? Расскажу... Дело в том, что умные головы, сидящие в Федерации, взялись найти противоядие договорным матчам. Думали-думали, наконец, осенило: если основное время завершилось вничью, значит, дальше надо бить пенальти. Кто больше забьет - тому очко. На следующий год этот вердикт был усовершенствован до полного абсурда: если ничья, то бить по пять пенальти, если снова ничья - каждому по очку. Первая игра была у нас в Донецке. Я - капитан. Закончили по нулям. Анатолий Коньков подходит: «Ну что, как бить будем?». «Забиваем по три». Вот тут я договорник, да. Подхожу, значит, к ребятам: «Так, ты - забиваешь, ты - нет...». Гена Логофет бил последним - мимо, как и надо. Хорошо, по очку получили. В мае выходим на тбилисцев. Опять - 0:0. Опять пенальти. Кахи Асатиани подходит: «Как бьем?». «По три в цель». «Лады». Возвращаюсь к ребятам: «Так, ты - забиваешь, ты - нет. Гена, ты мимо». «Жень, я в прошлый раз уже не забивал - все, хватит». Хватит, так хватит, сам пробью последним. Выхожу на точку: вот мяч, там - ворота, и надо сделать так, чтобы он в них не попал. Неприятное, скажу вам, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов плюнул, разбежался и пульнул мяч к угловому. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору - крупный план на всю страну... Кошмар! Скандал вселенский! В экстренном порядке собралась спортивно-техническая комиссия Федерации. Сидели, решали, какую бы кару Ловчеву дать. Большинство склонялось к дисквалификации. Старостин в Тарасовку приехал: «Дела скверные, очень!». «Ладно, - говорю, - я им тоже жизнь устрою. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти. Пусть расхлебывают». Но обошлось... А пенальти эти идиотские были отменены.

- Ну ладно. Это все футбол. А в личной жизни как? Надеюсь, хотя бы жена вносила успокоение в вашу душу?

- Не-не, что вы. Ну, женщины - это вообще... Со второй женой тоже разошелся. Да, влюблен был, конечно. Она, думаю, нет. С самого начала чувствовал: что-то не так у нас.

- Сомнения были, но уже объявил, друзья готовились. Отменить? Хорош я тогда бы был перед ними... Ну а что дальше? Жили, мучились - то уходил, то возвращался. Потом все рухнуло окончательно.

- Если человек встретится. И встретился уже. Она, правда, замужем.

- Почему тупик? Подождать надо, куда судьба выведет. Надеюсь, к счастью.

- В разное время - по-разному. Когда я играл в «Спартаке», счастьем была победа. Когда жена тебя понимает - тоже, наверное, счастье. Дети. У меня же классные дети!

- Для второй жены - было. Мне дороже иное. Однажды с девушкой иду по Арбату в час ночи. Вдруг меня догоняет парень какой-то: «Извините, вы, случайно, не Ловчев?». «Ловчев!». «Тогда я спасибо хочу вам сказать за игру вашу в «Спартаке». Я гляжу на него: парнишка-то молодой совсем, чуть за двадцать. И моей игры он живьем, стало быть, не видел. Значит, рассказывал кто-то.

- Выходит, вы уже живая легенда, Евгений Серафимович?

- Выходит так.

- Для полной благости, может, есть резон в большое тренерство вернуться?

- Исключено. Отболел я уже что-то доказывать.

- Оттого, вероятно, «Минкас» и не тянет - всего девятое место в прошлом сезоне.

- Мне оно хуже ножа. Спать по ночам не дает. Но эти неудачи - временные. Обязательно пройдут. Будем выше.

- «Дину»? Пока совладать с ней, конечно, трудно. Пять-шесть порядков, что нас разделяют, с маху, разумеется, не одолеть. Но бороться будем.

- Ну, это немножко другое. Для души. Я ценю дружбу с Малежиком, Лозой, Боярским... Был, помню, момент: я заболел. Лежу дома один, температура под сорок. Тут звонит Юра Лоза: «Женя, что у тебя с голосом, не пойму! Плохо тебе? Сейчас же выезжаю, жди». А дело уже к полуночи. Привез что-то вкусное, таблетки разные, боржоми. На другой день хорошего врача привез. Вот это и ценно. Это и есть жизнь, когда рядом есть люди, которым ты нужен.