Евгений САНДОВ
ЭПИЗОДЫ МОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КАРЬЕРЫ

Перевод Данилы Дубшина

ГЛАВА IV. ЗНАКОМСТВО ПРИ НЕОБЫЧНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ

       По завершении моего ангажемента в Royal я отправился отдохнуть в Париж. Здесь я встретил очень дорогого мне школьного друга, которого не видел приблизительно с десятилетнего возраста. Отец моего друга служил в это время Послом Германии в Париже. Инцидент, который последовал за нашей встречей, будет более понятен, если я предварю историю заявлением, что мальчиками мы были знатными игроками в бильярд. Мы постоянно играли то в его, то в моем доме, и, хотя мы были всего лишь детьми, могли одолеть в этой игре даже наших отцов. Поэтому вполне естественно, что когда мы встретились, мой приятель осведомился, по-прежнему ли я хороший игрок? По правде сказать, я давно не практиковался, но это обстоятельство не смогло удержать нас от решения попробовать наши силы. Мы направились в выбранное им место и начали игру. Мой друг не знал тогда, что я сделал силу своей профессией; он полагал, что, следуя желанию моего отца, я изучал медицину. Тем временем, игра началась, и, поскольку мы много говорили о старых временах, разговаривали по-немецки и играли довольно медленно, я предполагаю, что мы, сами не желая того, вызвали раздражение у группы французов. Во всяком случае, они делали недружелюбные замечания, и еще до того, как мы закончили игру, пометили на доске, что занимают наш стол. Мы желали играть еще раз, и не были расположены уступать людям, чьи манеры выглядели очевидно агрессивными. Но так как наше право продолжать было оспорено, позвали служителя, который подтвердил, что, согласно инструкциям заведения, мы совершенно вправе начать вторую игру. И мы принялись играть, шутя и посмеиваясь о старых временах. Между тем, французы, по всей видимости, вообразили, что мы насмехаемся над их неудачей.

       Закончив игру, мы заказали два бифштекса, которые нам подали на столик позади игроков. Мы все еще посмеивались над старыми историями, когда один из французов подошел и гневно произнес "С меня довольно вашего хохота; если вы не остановитесь, будьте уверены, я заставлю вас сделать это".

       Я сказал ему, что очень сожалею, что мое настроение оскорбляет его, но что сожалел бы еще больше, если бы не смог смеяться над своими собственными шутками. Я добавил, что не желаю вступать с ним в спор, и предложил уделять больше внимания его игре, оставив нас в покое.

       Было очевидно, что он ищет ссоры. Горячих слов ему было мало. Поклявшись, что должен преподать мне кое-что, что заставит запомнить его, он ударил меня по лицу. После этого нового оскорбления я попытался остаться совершенно спокойным, сказав моему обидчику, что для него будет безусловно лучше убраться подальше и оставить меня одного. Но в такие моменты, особенно когда характер крут, добрые советы не принимаются во внимание; да и, кроме того, он, вероятно, вообразил, что имеет дело с каким-то моральным ничтожеством.

       Безотносительно того, что происходило в его мозгу, факты были налицо - обнаружив, что я спокойно воспринял первый удар, он ударил меня еще раз и назвал трусом. Мой друг, который до этого момента сохранял самообладание, попытался вмешаться, но я его удержал, едва при этом, не вывернув ему запястье. Сила, которая была при этом проявлена, вероятно, дала ему представление о силе готовой к использованию в случае необходимости. Взглянув на свое запястье, а затем, переведя взгляд на меня, он воскликнул по-английски: "Почему вы не собьете с ног этого парня?"

       "Так вы говорите по-английски!" - сказал француз. - "Почему бы вам не встать, чтобы сразиться со мной!" С этими словами он яростно ударил меня по носу. Кровь заструилась по моей одежде, которая вдобавок была испачкана соусом, расплескавшимся с тарелок в ходе ссоры. Вид у меня был, должно быть, плачевный, а так как с утра я оделся в новый костюм, всякое терпение по отношению к этому человеку лопнуло. Я подошел к нему медленными шагами, и быстро схватив за шею и колени, сложил пополам, ударив головой о собственные колени. После чего я швырнул его в центр стола. Стол разломился, и он упал наземь. Я полагаю, вы можете вообразить эту сцену разрушения и ужаса - разбитый стол, недвижимый человек, кучей лежащий на полу, вокруг - его друзья с раскрытыми от изумления ртами. Посреди этой сцены уселись я с моим другом и закурили сигары.

       Позвали за жандармом. Он вошел в комнату и хотел арестовать меня. Но владелец заведения ухватился за него, приговаривая: "Будьте осторожны, он - ужасный человек, он убьет Вас. Вам нужна подмога". Вызвали еще четырех жандармов. Они отказались везти меня в кебе, и я промаршировал вместе с ними до полицейского участка пешком. Некоторые из друзей побитого молодца сопровождали нас, объясняя властям, что в прискорбном происшествии не было моей вины. Они сожалели о случившемся, и, в конце концов, я был освобожден под залог.

       Тем временем оставшаяся часть компании доставила своего раненного товарища в больницу. Он все еще был без сознания, и оставался в таком состоянии последующие полтора дня. Будучи искренне огорченным вредом, который я причинил, я зашел в больницу и осведомился, могу ли я видеть его, но он отказался встречаться.

       Как только он поправился, что случилось лишь через несколько недель, я оставил Париж и возвратился в Лондон, чтобы завершить ангажемент в Тиволи.

       Однажды вечером, во время представления, швейцар передал мне записку, вопрошающую, не мог бы я подняться в частную ложу, чтобы повидать одного джентльмена и компанию его друзей. Когда я зашел в ложу, мне показалось, что я узнаю лицо человека, который желал меня видеть, но я никак не мог вспомнить, где встречал его прежде. Мне предложили отведать вина, и заявили, что ничто не удовлетворит компанию кроме моего согласия быть гостем на их ужине.

       Когда мы подъезжали к гостинице, пригласивший меня джентльмен сказал: "Я чувствую, мистер Сандов, что вы лишь притворились, что узнали меня. На самом деле вы не можете вспомнить, кто я такой".

       Пришлось признать, что он прав.

       "Если бы вы действительно узнали меня, - продолжал он, - вы, вероятно, не стали бы со мной разговаривать".

       "Почему нет? - спросил я. - Я разговариваю с вами, потому что вы мне нравитесь, и этого, безусловно, достаточно".

       "Посмотрим" - произнес он. "Я прибыл из Парижа и проделал этот долгий путь, чтобы увидеть вас. Я - любитель в вашем деле, и сам исполняю различные силовые подвиги. Из всех моих друзей я имею репутацию сильнейшего. Прочтя о ваших представлениях во французских и английских газетах, я решил приехать в Лондон, чтобы увидеть вас. Я просмотрел сегодня вечером всю программу в Тиволи, нетерпеливо ожидая вашего появления. Но когда вы вышли на сцену, я едва не упал в обморок".

       "Но почему?" - Спросил я с растущим любопытством.

       Слезы стояли в его глазах, когда он воскликнул: "Обещаете ли вы простить меня? Обещайте мне это, или я не решусь вам сказать!"

       Я сказал ему, что не знаю, за что должен простить, но, в любом случае, я прощаю его заранее.

       "Итак, - продолжал он, - если бы я только знал, что вы - мистер Сандов, я никогда не нанес бы вам тот удар в Париже!" И затем, с энтузиазмом истого француза, он заключил меня в объятья и поцеловал в щеку - ту самую щеку, которую он когда-то прилюдно наградил пощечиной.

       Конечно, как я мог быть таким слепым?! Это был мой противник из парижского бильярда. Однако теперь всё было забыто и прощено, и в знак нашего доброго согласия он презентовал мне красивые золотые часы. Сегодня мы - самые большие друзья, и, всякий раз, когда я еду в Париж, я останавливаюсь у него. Он французский граф, но по очевидным причинам (не последняя из которых та, что, несмотря на жестокие удары, случившиеся при нашей первой встрече он - мой друг), будет несправедливым открыть вам его имя.

ГЛАВА V. ЖИВЫЕ ГИРИ

       В те времена было много силачей. Каждый зал в Лондоне мог похвастаться, по крайней мере, одним. Это также был великий период в тяжелой атлетике. Когда я поднял свою самую тяжелую гирю весом 280 фунтов (127 кг), другие силачи напечатали плакаты, гласящие, что они поднимают 300 фунтов (136 кг). К тому времени я достаточно натренировался, чтобы увеличить поднимаемый мною вес с 280 фунтов до 300; но соперники выступили с утверждением, что они поднимают 320 фунтов (145,1 кг), и эта небольшая игра продолжалась.

       В свою очередь я решил ввести новшество. С этого момента я начал выступать с "живыми гирями". Я стартовал в Тиволи, когда на новом представлении, подняв на вытянутой руке над головой лошадь, я пронес ее по сцене под аккомпанемент музыки.

       Далее следовал номер с "человеческими" гантелями. Взяв длинный гриф с двумя огромными шарами на концах, я посадил в каждый шар по человеку, и медленно выжал всю эту конструкцию над головой. Когда я опустил штангу, шары раскрылись и люди выкатились из них. Это выполняемый мною номер равен выжиманию трехсот фунтов (136 кг) неживого веса.

       Затем я поднял, и удержал на груди, большое фортепьяно с оркестром из восьми исполнителей стоящих на крышке инструмента.

       Был еще и четвертый подвиг, который я выполнял, зная, что никто не будет способен повторить его, а именно сделать сальто через себя, держа в каждой руке по гире весом 56 фунтов (25,4 кг).

       Эти номера я демонстрировал и в провинции. В продолжении тура я имел удовольствие посетить не только многие из главных городов Англии, но также Эдинбург и Глазго.

       Кто может устоять перед глубоко впечатляющими своими грандиозностью и великолепием пейзажами Шотландии! Конечно, и я не стал исключением. Никогда прежде я не посещал город прекраснее, чем Эдинбург, а самих шотландцев я нашел чрезвычайно милыми и доброжелательными людьми. После этого я побывал в Ирландии, и могу засвидетельствовать, что ее люди столь же откровенны, щедры, и добросердечны, как их всегда и представляют. Несомненно, одними из самых счастливых дней моей жизни были те, что я провел на Изумрудном Острове.

       После завершения моего первого турне по провинции я возвратился в Лондон, чтобы выполнить ангажемент в театре "Палас". Здесь я представил другую новинку. Вместо оркестра я держал на груди трех лошадей. Эти животные стояли на доске, по одной на каждом конце, и третья - в центре, балансируя как на качелях. Ещё я включил в это представление номер, в котором Конногвардеец на своей лошади проезжал по мне. Это и завершает на данный момент главу о "живых гирях".

  В библиотеку