Как-то еще в начале перестройки, когда вся страна отоваривалась по талонам, мы с Сергеем решили провести отпуск в Белоруссии,на озере Голышево, славящемся отборными карасями.

Отоварили свои мясные талоны консервами, захватили немного круп, ну и, конечно, водки, что смогли сэкономить за три месяца.

С одной стороны это небольшое озеро окружено то ли деревней, то ли поселком, с другой — болотом, богатым голубикой и брусникой. Карась в Голышево крупный и упитанный.

Мы без проблем определились на постой, и уже на следующее утро сидели на берегу с удочками. Дед, наш хозяин, предоставил нам место удобное и прикормленное. Карась брал лениво, но солидно. Пойманные рыбины степенно трепыхались в траве.

Недалеко от нас сидел небольшой, хрупкий мужичок и бодро таскал одного за другим карасей, огромных, как лапти.

“На что он ловит?” — спросил Сергей у деда. — “Да, как и все, на червя. Это кохановский Ялик, он из любой лужи выудит. Удачлив.” — И дед завистливо вздохнул.

“Той весной он со сломанной рукой щуку выудил. В Коханово на водохранилище один берег обрывист, он оттуда и ловил, а удилище ремешком к гипсу пристегнул, чтобы крепче держать было. Щука как рванет, так он в воду и свалился. В телогрейке, в сапогах, еще холодно было. Ну, там у берега — по пояс, а дальше — обрыв, русло реки. Но щуку не выпустил, выудил. Не больно и большая, кило на три. Мужики его потом вытянули со щукой. Нашлось там у одного грамм сто для согрева. Он выпил, одежду на куст бросил — пусть стекает, а сам в трусах со щукой домой побежал”.

Мы засмеялись: “И не простыл?” — “Да что ему будет, он же принял для согрева, — усмехнулся дед. — Он живучий! Осенью его с крыши пятиэтажки ветром сдуло. Зимой на костылях прыгал, а счас, вишь, на своих бегает. Везунчик”.

“Да как же его с крыши сдуло?” — удивились мы.

“А ветер сильный был. Да вы лучше его женку потом спросите, она так уморно рассказывает. Я сам два раза спрашивал. “Расскажи, говорю, Мань”. — “Да я ж уже рассказывала”. — “Ну, расскажи еще”. Она баба в теле, увесистая, а говорит, будто резину тянет. — “Ну вы-пил мой Ялик. Ну взял тубаре-точку, пошел анте-ну попра-вить. Ну что я буду с пья-ным спо-рить. Ну си-жу я, смотрю на телеви-зор, смотрю в окно. Смотрю.., Ялик ляти-т”. Говорит так, будто он каждый день за окном летает.

— “На втором этаже они живут,” — сказал дед, выуживая карася.

В это время Ялик смотал удилище, повесил на руль велосипеда мешок с великанами-карасями и, победно усмехаясь, пошел к шоссе.

“Всех выудил?” — прокричал вслед дед. — “И вам трошки оставил,” — усмехнулся в ответ Ялик.

Через неделю, до восхода солнца мы пришли на Кохановское водохранилище за карпом. Выбрали хорошее место, посоветанное дедом. За пару часов не было ни одной поклевки.

Ялик подошел неслышно. — “Ну, как улов?”. — “Ни одной поклевки”. — “Чем приваживаете?”. — “Хлебом”. — “Не. Счас лучше перловкой, сваренной на касторке”.

“А на что ловите?”. — “На червя, кузнечиков”. — “Не. На это счас берет плохо. Карп рыба капризная. Сегодня ей дай одно, завтра другое. Счас берет на сальника, выдержанного в твороге, а через неделю к нему с этим и не подходи, будет брать на бобы, вареные в молоке, или горох, или молодой картофель”.

“А откуда будете?”. — “Из Питера”.

— “На, питерские, лови, — сказал он, протягивая нам приваду и наживку. — А то неудобно, что пустые уйдете”.

“Ну, спасибо. Заходи вечером на уху”. — “А это будет?” — спросил он, щелкнув себя по горлу. — “Найдем. Слушай, а у кого тут можно достать?”.

“Водку не у кого, только после 20-го завезут, а самогон лучше у Митрича. У него сын химик. Самогон, как слеза. У Соньки не бери. У нее хоть с задором, но не бери”.

“Как это с задором?”. — “Да пшикает она в него для задора из баллончика. Задора хоть отбавляй, — усмехнулся Ялик, — но потом голова чугунная, как не похмеляйся”.

“Не, нам лучше без задора. Слушай, ты купи сам”, — сказал Сергей, протягивая ему деньги.

“Это можно. Ну, бывайте до ухи”. — Ялик резко повернулся и быстрым шагом удалился в сторону леса. Мы сменили приваду и наживку, и постепенно клев стал налаживаться. Три увесистых карпа кило по два резвились в садке. После обеда поблеснили, поймали пару щучек грамм по 700.

На закате, так же незаметно, появился Ялик, неся карпа раза в два больше наших.

“Да ты и впрямь везунчик, — сказал Сергей. — Какого красавца выудил”. — “Да ну, — смутился Ялик, — это меньшой, большего я домой отнес вместе с патрикеевной”.

“С кем?” — не понял Сергей. — “Со щукой, я ее так называю. Она, как лиса, прожорлива”.

Мы разложили костер на опушке леса. Вкусно запахло ухой. Мягкий, хлебный, прозрачный самогон был хорош под нежную, наваристую уху. Опьяненные чудной ночью, ухой и самогоном, мы завели неспешную доверительную беседу.

Я прилег на траву. Запах полыни смешивался с запахом реки и грибным ароматом хвойного леса. Небо, ярко рассвеченное звездами, навевало мысли о вечности. Отражение звезд трепетно дрожало в воде. Ялик, освещенный костром, похожий на сказочного гнома, что-то увлеченно рассказывал Сергею. Я прислушался.

“Самая большая щука, какую я поймал, весила 13 кг”. — “Ну, ты привираешь. Ты сам меньше весишь”, — пошутил я.

— “Пойдем взвесимся”, — не понял юмора Ялик.

“Нет, он не врет, он везунчик, он мог и такую взять”, — утвердительно сказал Сергей.

“Но самая вредная, — продолжал Ялик, — весила всего три с половиной... Она мне палец чуть не откусила. Я полез за блесной, а она вдруг — бац — и как в капкане”.

“Это что, это бывает, — сказал Сергей, — а я вот случай знаю: одному начальнику щука все его хозяйство чуть не откусила!”.

“Да ну”, — удивился Ялик.

“Точно. Поехали райкомовские мужики на спортивную базу оттянуться. Ну, конечно, оттянулись, выпили, а один — разделся и полез в садок. В садке всякой рыбы кишмя кишит. Он ее руками старается поймать и на берег выкинуть. Ну, тут, конечно, смех, визг. Вдруг он как заорет, глаза выпучил и руками щуку от этого места отдирает. Вылез. Что делать? Кто-то посоветовал в марганцовке подержать, чтоб заражения не было. Пока раствор в майонезной банке готовили, там так раздуло, что не входит. Но мужики быстро сообразили. Вытряхнули огурцы из трехлитровой банки, сделали в ней раствор. А тот сидит с банкой совсем одуревши и, как заигранная пластинка, повторяет: “Что я жене скажу? Что я жене скажу?”. Ну, ничего, к утру прошло”.

“Да, всяко бывает, — согласился Ялик.

И после долгой паузы, наполненной лишь слабым шумом деревьев, неожиданно предложил: — “Айда завтра на Дрывку, плотва там меньше полкило и не живет. Можно за щукой — места знаю. Можно за окунем. У нас — за чем хошь можно. Эх, хорошо жить”.